Ватага 'Семь ветров'

- А что в школе? Вместо директора комендантша какая-то, только и знает, что высматривать, кто накрасился, кто намазался, кто что! И шпионки вокруг нее так и вьются, так и вьются, всё доносят!

- А этот... Алексей Алексеевич, историк ваш?

- Нет, он, конечно, ничего, - соглашалась Керунда,- но не могу же я за него замуж идти! Он старый!

И женат!

Что на это скажешь?

Дети! Не огорчайте своих родителей!

Осталось рассказать про малахитовое кольцо за сто пятьдесят рублей. Клава его взяла, но она не хотела брать!

Она только на вечер взяла, пока мамы дома не было, в клуб па танцы сходить, и не успела положить на место. Мама пришла раньше и сразу подняла крик: где кольцо? Чужое кольцо пропало! Сто пятьдесят рублейЬ

И Клава испугалась, сказала, что не брала, не видела, не знает никакого кольца. Не могла она признаться, потому что у них война шла, а на войне, известно, как на войне.

На войне сдаваться нельзя.

Но только - что теперь с ним делать, с этим малахитом? Клава подумывала, не бросить ли его в водоем, да ведь глупо - такое красивое и дорогое кольцо выбрасывать. Как и всем другим девочкам в классе, Клаве казалось, что у всех все хорошо, только у нее одной непоправимые несчастья.

Но, продолжая думать о Клаве и ее компании, о проклятой распасовочке, о домашних и бездомных, Елена Васильевна решила устроить для своего девятого класса "бал с бижутерией", как она говорила. Пусть все наденут свои сережки, колечки, цепочки, браслетки, брошки, кулончики, у кого что есть, "все фамильные драгоценности". "Что это такое? - говорила она. - Искусство женского украшения - древнейшее из искусств, и не старухам же одним украшать себя!"

И Клава не устояла перед соблазном быть первой и на таком балу. Не выдержала, достала кольцо с малахитом.

Забывшись, Клава влетела после бала домой совершенно счастливая впервые не боялась она мамы, не готовилась к встрече с ней перед дверью, не вытирала глаза и губы платочком, прежде чем войти в квартиру. И забыла, совсем забыла о кольце!

А Тамара Петровна его сразу увидела.

- Клава... Что это... - начала было она, но тут же явственно услыхала голос Алексея Алексеевича Каштанова, этого самого странного учителя из всех, кого ей приходилось встречать: "Если мать не простит своего ребенка, кто его простит?"

Клава сняла кольцо и протянула его матери, ни слеза не говоря. Могла бы, конечно, хоть извиниться, но ладно, пусть так.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

КОММУНАРСКИЙ ДЕНЬ

КАК ТРУДНО ДАЛАСЬ ЕМУ эта простая и понятная мысль! Большую часть времени он должен проводить во встречах с родителями, чтобы вместе с ними постигать то искусство, которым, судя по истории с Керундой, многие не владеют: искусство любить своих собственных детей.

Видеть в них хорошее и поддерживать это хорошее. Не смотреть на детей как на будущих людей - относиться к ним как к людям сегодняшним, сколько бы лет им ни было. Поддерживать их собственные усилия, доверять им, да и просто разговаривать с детьми: Каштанов обнаружил, что во многих семьях с детьми разговаривают только о школьных отметках, и то на ходу, незаинтересованно. Он решительно отменил и запретил всевозможные "экраны успеваемости", которые старательные учителя, поддавшись моде, вывесили в заводской проходной, дабы родителям было стыдно перед всеми, если их дети плохо учатся. Часами уговаривал учителей не ругать своих учеников на родительских собраниях, при всех.

Словом, действовал строго по Сухомлинскому, который составил целую науку обращения школы с родителями.

И сам проводил одно родительское собрание за другим.

Никогда прежде не приходилось Каштанову так много выступать перед взрослыми людьми!

Он входил в дверь класса, где его ждали, сильно, похозяйски, говорил легко, быстро, внятно и спокойно, как и всегда, и так же, как всегда, позволял себе, задумавшись, отойти к окну и пощелкать пальцем по стеклу, пока не сумеет точно сформулировать мысль.

От возбуждения, заметного только ему одному, голос его звучал гулко, раскатистее, чем обычно в классе, и в отличие от уроков он прерывал себя прежде, чем договаривал мысль до конца, и переходил к новой мысли, потому что здесь он не учил, здесь он не был учителем. Здесь он был проводником из мира детей в мир взрослых - и из взрослого мира в детский.