Ватикан

— Разрешите дать вам один совет: заведите детей.

— Но, ваше высокопреосвященство, я…

— Монах? Все это слова, брат Гаспар, слова, и только. Высшее обязательство перед жизнью — продолжение рода, это единственное, что мы наверняка знаем о Боге. Сейчас голова у меня занята другим, но несколько лет назад я пережил по этому поводу настоящий кризис: я сетовал, что у меня нет потомства и женщины, которая была бы рядом, когда придется умирать, никого, с кем я мог бы поделиться воспоминаниями, разделить тяжесть борьбы и радость победы, никого, кто разругался бы со мной из-за того, что я заляпал скатерть или опрокинул тарелку с супом. Понимаете, что я имею в виду?

Брат Гаспар кивнул.

— Известно ли вам, почему Кардинальская коллегия постоянно муссирует тему целибата? Потому что Церкви прежде всего нужна абсолютная самоотдача ее служителей, а для этого они должны жить вдали от женщин, вдали от мира и вдали от жизни… Пусть трудятся только во имя Церкви, чтобы вся их чувственность, нежность, производительные силы (да-да, именно производительные силы), так же как и их воображение, полностью выплескивались только на нее… Каждый из наших стоит четырех-пяти, работающих на другое предприятие. Всего одиннадцать тысяч человек хлопочут о внутренних нуждах более чем миллиарда. Вы когда-нибудь задумывались, что это самая эффективная бюрократическая система в мире? Целибат предоставляет самую дешевую рабочую силу, к тому же самую послушную, самую сосредоточенную на себе, а для этого потребовалось свести к нулю любое участие женщин, всякое желание интимности, нежности, реальных отношений с другим человеком. От целибата с его лишением права оставлять наследство, что лишает жену или детей возможности воспользоваться капиталом покойного священника, в значительной степени зависит процветание Церкви. Целибат — великая уловка Церкви и один из секретов ее тысячелетнего успеха.

Когда кардинал Эммануэль Малама закончил свою пламенную речь, в глазах у него стояли слезы, а брат Гаспар был напуган, услышав столько глупостей разом.

— Но так было не всегда! — снова взорвался кардинал. — На протяжении первого тысячелетия целибат накладывался только на епископов! Блаженны те, кто познал человеческую любовь. Вам довелось познать ее, брат Гаспар?

Хотя и несколько застыдившись, Гаспар вынужден был признать это.

— И как она вам показалась?

— Честно?

— Конечно.

Брат Гаспар только возвел глаза.

— Конечно, — повторил кардинал.

На мгновение возникла пауза.

— И я представляю, — сказал его высокопреосвященство, — как вы, будучи таким молодым… кстати, сколько вам лет?

— Да уж скоро сорок.

— Я представляю, как временами… Ладно, чего уж, вы знаете, что я имею в виду.

Гаспар кивнул.

— И что вы делаете? Идете к девкам или у вас есть подружка?

— Нет, я утешаюсь сам.

Его высокопреосвященство бросил на Гаспара пронзительный взгляд.

— Я не погрешу против правды, ваше высокопреосвященство, если скажу, что по возможности стараюсь исправиться. Ведь в конечном счете что я такое? Ничтожество, а мирские удовольствия, столь сладостные, соблазняют и смущают нас. Больше всего я хочу смирения, хочу оставаться никем, но плоть моя слаба. Иисус знает это и поэтому каждый раз, когда… ну, вы понимаете, Иисус Христос такой добрый, что всякий раз прощает меня. Не будь это так, мне и в голову бы не пришло совершать столь тяжкий грех.

— Бесстыдник! — воскликнул Малама.

— Что?

— Оправдание ваше с душком, брат Гаспар.

Монах покраснел.

— О, женщины!.. — призывно воскликнул кардинал, и кто знает, какие сцены вновь переживал при этом облаченный в пурпурную мантию Эммануэль Малама, какая опустошительная буря чувств пронеслась у него внутри, как память впилась в него своими акульими зубами, но в данном случае речь идет о воспоминаниях, которые, сознавая собственную незавершенность, способны лишь изрыгать желчь. — Вы нужны мне, брат Гаспар, — внезапно сказал Малама. — Оставайтесь со мной, будем работать вместе, дадим решительный бой, вы и я… Вы и я против всех… Сейчас у меня нет секретаря. Хотите занять это место? Тогда оно ваше. Мне будет несложно проделать необходимые формальности, чтобы освободить вас от нынешних обязательств.

— Мне надо подумать, ваше высокопреосвященство.

— На раздумья нет времени, брат Гаспар: мы стремительно катимся в бездну. Не думайте, брат мой. Соглашайтесь.

Ситуация складывалась дьявольски запутанная: брат Гаспар Оливарес, будущий архиепископ Лусаки, Замбия, вдруг превращался в секретаря его высокопреосвященства Эммануэля Маламы, нынешнего архиепископа той же епархии.

— Так вы согласны или нет, брат Гаспар?

— Да, согласен, — ответил доминиканец, — но не могли бы вы дать мне задаток?

— Что?

— Я говорю, не могли бы вы, ваше высокопреосвященство, дать мне задаток. Кажется, я уже упоминал, что остался без гроша.

— Ничего удивительного; этот город стал немыслимо дорогим, к тому же он полон всякого рода обирал.

— Тысяча благодарностей, ваше высокопреосвященство.

Они снова замолчали, и брат Гаспар приготовился, что его высокопреосвященство начнет шарить по складкам кардинальской мантии, но этого не случилось.