Ватиканские Народные Сказки

Во дворце конунга (феаков было устроено прощальное пиршество, где благовония щедрою рукою кидались в огонь охапками, в бокалах весело шипели экзотические порошки, а к столу подавались забавные плоды, имевшие шляпы, словно какие-нибудь благородные синьоры. После пира, или, может, даже во время его сказочник оказался на феако-ватиканской границе. Там он увидел старый полуразрушенный дом. Неуверенной стопою взошёл он в него и двинулся вперёд, пробираясь через кучи щебня и кирпича и осторожно минуя свисавшую клочьями с потолка штукатурку. Он проходил одну комнату этого странного здания за другой. Комнаты видоизменялись, буйство красок сменялось унылой монотонностью, её в свою очередь вновь взрывали ослепительные цвета, углы и плоскости менялись местами… Очередная дверь обрушилась под его далеко не настойчивым натиском, и сказочник оказался посреди пиршественной залы, где в тот момент происходил торжественный обед в честь избрания I кардиналессы – Ангелы Саксонской. И там, сидя средь представителей клерикального бомонда, он рассказал сказку, которая, как он считал, наиболее подходила для данного момента.

О злокозненности Клары и смекалке Карла

Однажды, проснувшись поутру, Папа Карл XII обнаружил пропажу своего любимого кларнета. Нелюбимый кларнет, как назло, лежал на месте и всем своим видом показывал, что в ближайшие пятьсот лет никуда пропадать не собирается. Тяжкое подозрение в краже, граничившее с полной уверенностью, пало на Клару, соседскую девчонку – больно она уж часто говорила, что Карлов кларнет её вовсе не интересует. А вчера так вовсе засобиралась домой слишком уж на полчаса раньше. И принялся тогда всяким мыслям аудиенцию давать Папа Карл XII. Хотя, нет! Тогда он ещё не был XII. Да и Папой пока ещё не знал, что станет. А был он в ту пору маленьким мальчиком, ровесником той самой соседской девчонки Клары. Только много позже, достаточно повзрослев, он стал Папой Карлом XII. Хотя некоторые в своём тщеславном невежестве утверждают, что вовсе не Папой он стал, а шведским королём. Но такие идеи появляются всё больше от разнузданности ума вследствие порчи нравов, наблюдаемой в последнее время.

Но вернёмся к прерванному повествованию. Итак, надо было как-то забрать кларнет у Клары, которая и обратиться с ним вполне не умела. Но поскольку мы столь несвоевременно отметили, что Карл ещё не являлся Папой, то посему он не мог предать коварную Клару анафеме и свершить над нею аутодафе. (Но ум он уже тогда имел подвижный и недюжинный, а посему прозревал бесперспективность прямых действий, как то: закатывание скандала, мольбы и угрозы et cetera. (И он придумал, а вослед и осуществил изящный план: воспользовавшись любезным приглашением ничего не подозревавшей Клары, Карл пришёл к ней в гости. Вернулся же от неё с коралловым ожерельем, которое он похитил, отвлёкши внимание хозяйки в другую сторону.

Кларе ничего не оставалось, как пойти на обмен.

Если же кто, в силу всё того же наблюдаемого ныне падения нравов, будет утверждать, что будущий Папа Карл, мол, первый украл у Клары кораллы, то следует предать осмеянию сего невежду; ибо мы в своих исследованиях использовали папские хроники – кто будет сомневаться в их правдивости. А скороговоркам, между прочим, причинно-следственная связь, в принципе, не важна.

XI

И вот, когда путешествие счастливо завершилось, на смену ординарным мыслям странника о дне грядущем в голову сказочника вдруг, без спроса, без стука, начали вторгаться мысли совсем уж абстрактные. Ведь во дни скитаний думы думались всё больше конкретные: а что если в наступающем дне не услышит он новой сказки и будет потом угрызаться, что вот, мол, и день прошёл втуне, и ведь не вернуть его.

Теперь же среди прочих заняла его одна мысль: если Бог настолько круче людей, что непознаваем, то вполне может статься, что всё, что люди напридумывали насчёт Него, может оказаться не вполне соответствующим Истине. От этой мысли у него даже разболелось чувство уверенности в себе. И больше IV минут в сутки он её думать уже не мог. Не будь у нашего героя склонности к сказочничеству и имей он иной склад характера, возможно, он нашёл бы выход для своих размышлений: сошёл бы с ума или написал философско-богословский трактат. Но сказочник был таким, каким он был задуман, а посему ничего такого не сделал.

Как-то раз сказочник пошёл в баню. А надо сказать, это было одно из любимых мест времяпрепровождения ватиканцев. И в то время как сказочник сидел там у бассейна и читал газету «Babylonian times», к нему подсел некий старец, не замедливший тут же заговорить. Хитро прищурившись, он указал в сторону игравших поодаль в шахматы и молвил сказочнику: «Расскажу я тебе сказку про шахматы. Глядишь, и день для тебя даром не пройдёт». И он прищурился ещё хитрее.

О неочевидности явного