Ватник

– Товарищ полковник, по вашему приказанию явился! – решил перезагрузить обстановку Ватник. Выпрямился, отдал честь и даже попытался щёлкнуть каблуками. На мягких мокасинах, в которых он ходил по управлению, получилось так себе.

Но Алексеев немножко оттаял, отвёл в сторону от пленного, да и от параши, из которой немилосердно смердело:

– Тут такая ситуация, Дмитрий. Есть мнение этого… – он мотнул головой на распятого на стене песмарийца, – при попытке к бегству.

– А я-то при чём, Казимир Ильич?

– Подумай, не маленький…

Ватник смотрел мимо начальника, на стены камеры, бетонные, бугристые от наползавших с потолка пятен плесени, с нацарапанными неразборчивыми надписями. На Зуба, который спросил что-то у пленного, потом коротко ударил под дых, отчего песмариец дёрнулся как под током. На вделанную в стену лежанку – железную раму с приваренными поперечными полосами.

– По решению суда приговор исполню. А просто так – зачем, Казимир Ильич?! Он – враг, я бы такого в бою положил, не задумываясь, но так-то – зачем?

– Надо, Митя! Республика требует. Трибунал его и в живых оставить может, что ему пришьёшь? Командир группы, попытка прорыва в город, двое наших раненых? Так война. В лагерь отправят, а я смерти требую. Как непосредственный начальник приказываю…

– Так себе приказ, товарищ полковник. Преступный.

– Отказываешься?

– Без решения трибунала – отказываюсь, – твёрдо сказал Дмитрий. – Открывайте служебное расследование, оправдаюсь.

Зуб недовольно покосился на них, но Алексеев махнул ему: продолжай, тут не твоё дело.

– Знаешь, Митя, – вложив в эти слова совершенно ему несвойственную задушевность, сказал полковник, – чуял я в тебе слабину, с самого начала чуял. Но думал – ошибся. Думал, наш ты человек. Борец с врагами Республики. А ты, Митя, слизняк. Нельзя тебя к серьёзным делам подпускать, жаль.

– Это пленных стрелять без суда – серьёзное дело? – возмутился Разин. – Да конечно! Сами подумайте, что несёте. Не устраивает моя служба, прошу перевести в другое место, а такие приказы я выполнять отказываюсь. Зуб вон пусть стреляет. Бить задержанных хорошо получается, наверное, и с пистолетом управится.

Алексеев не ответил, отвернулся. Подошёл к висящему пленному и приподнял ему подбородок:

– Сколько всего групп? Сколько? Какие у кого задачи? Отвечай, сука!

Песмариец посмотрел ему в глаза, с трудом открыл рот и попытался сказать что-то, но разбитые в кровь губы не слушались: только надулся кровавый пузырь, лопнул, забрызгав лицо полковника. Мелкие капли сеткой плеснули на форменную рубашку.

– Как знаешь, – ответил Алексеев. Отступил на шаг, вытащил из кобуры пистолет (инструкции же не для него пишут), снял с предохранителя и дослал в ствол патрон. – Именем Республики!

– Четыре… – еле слышно сказал пленный. – По целям это, во-первых…

Алексеев нажал на спусковой крючок.

Голову пленного словно гвоздём прибили к бетону стены, так ударился затылок. Или уже не затылок – вокруг головы на стене появилось бурое пятно, с тонкими розоватыми нитками мозгов. Входное отверстие от попадания в голову маленькое, а вот с обратной стороны полчерепа выносит – это Дмитрий помнил. Сейчас он смотрел на смерть незнакомого человека, врага, собиравшегося раскрыть, кстати, планы нападения, с тоской.

Ужаса не было, была горечь, как от случайно выпитой перцовой настойки.

– Он же рассказать не успел, – сказал Ватник. – Что вы творите, товарищ полковник…

– Уволен, Ватник. Расследования не будет, передам тебя Звягину, пусть обратно в ополчение сунет. Там дураков любят, – спокойно ответил Алексеев, сунув пистолет в кобуру.

– Беспредел… – бессильно опустив руки, сказал Разин. Зуб оскалился на него, но без команды начальника ничего не предпринимал.

– Свободен. Табельное и удостоверение сдашь на вахте, я позвоню. Подвёл ты, Митя, подвёл. Не меня – людей.

– Так точно. Думайте как хотите. Последний вопрос, Казимир Ильич: как… его звали?

– Никодимов Иван. Ко… коадъюнктор разведбригады ВСП. Звания у них новые, жопу расчешешь, типа лейтенанта что-то. А тебе зачем, родным письма писать будешь?

– Свечку в храме поставлю. За упокой души раба Божия Ивана.

Домой Дмитрий шёл как в тумане. Сквозь него смотрел на наряды милиции на перекрёстках, на очередь возле одного из «Синюков» – с продуктами стало заметно хуже, привозили по графику, ходили упорные слухи о талонах.

Возле дома и так поганое настроение превратилось в замёрзший на ветру лёд, острыми пиками свисающий с крыши. Похороны у кого-то: кладбищенский «пазик», неприятно-багрового цвета, с широкой чёрной полосой по бокам, плачущие люди, сосед вон табуретки выносит, зажав по три в каждой руке, отчего из подъезда выйти не может, бьётся растопыренными ножками в дверь.

И мать Витьки Рихтера, та самая Амра Тагуджевна, сидит прямо на асфальте, раскинув из-под длинной юбки толстые, перевитые варикозными венами ноги. Просто сидит, как старая кукла, которую бросили в угол за ненадобностью.

Дмитрий тряхнул головой, спасаясь от остатков морока, от всех сегодняшних мерзких событий, и бросился поднимать её на ноги, раз уж никто больше…