Потом у нас появилось новое увлечение: мотоспорт. Мы приобрели мотоцикл БМВ без коляски. Сели на мотоцикл и поехали. Надо сказать, что с ним мне ничего не было страшно, абсолютно ничего. То, что у нормального человека должно было вызывать опасение, страх, куда-то улетучивалось. Дворжецкий – человек волевой, увлеченный, умел рассказать и преподнести всё таким образом, что окружавшие развешивали уши, раскрывали глаза и получали море удовольствия. Итак, сели мы на мотоцикл, мчимся по городу, и я чувствую, что мы что-то очень долго едем, едем и, наконец, врезаемся в забор рынка и останавливаемся. Слава Богу, без членовредительства. Дворжецкий сказал: «Знаешь, а я ведь первый раз сел на мотоцикл». Он просто не знал, как затормозить.
Было, конечно, много всяких волнующих историй, связанных с мотоциклом. Как-то поехали за город, и из-под седла стали вылетать гайки. Я сижу сзади, держусь за него, а гайка с одной стороны выскочила, с другой стороны выскочила. Я тормошу Дворжецкого – он не слышит. Все-таки остановились, посмотрели. Мотоцикл был немецкий, очень хороший, но, как водится, побывал в наших руках, и, оказывается, гайки были недостаточно хорошо прикручены. Всякое бывало. Потом у нас появился мотоцикл с коляской, это уже была просто разъезжающая ложа.
Жизнь вокруг нас бурлила и кипела. В это время начали происходить всякие серьезные катаклизмы. В марте не стало нашего незабвенного «отца, учителя и друга всех народов». Помню, мы вышли из театра и шли почему-то не домой в Газетный переулок, а к почтамту. Я получала все письма до востребования. Встретившийся нам актер эту новость сообщил. Слез у нас не было, не поверили. Вернулись в театр, там уже все всё знали. А через энное время сняли портрет Берии. Ну, опять очень «расстроились», как вы понимаете.
Вацлав Янович отдал Омску восемнадцать лет творческой жизни, в Омском драматическом театре проработал, за вычетом лагерей, около одиннадцати. Туда его пригласила художественный руководитель театра Лина Семеновна Самборская. Это была чрезвычайно колоритная личность. О ней и об атмосфере, царившей тогда в театре, Вацлав Янович рассказывал в беседе с критиком Александром Свободиным.