Вацлав Гавел. Жизнь в истории

Эразм Роттердамский по праву воспринимается как великое – а может, и последнее – воплощение европейской целостности. Он путешествовал по всей Европе, обращался ко всей Европе, занимался общеевропейскими проблемами; вся Европа почитала его, обращаясь за советом и помощью. (Кроме всего прочего: первым переводом его самой прославленной книги с латыни был перевод чешский!) Надвигающийся раскол Европы он ощущал тяжелее, чем большинство его современников. <…>

Но почему я сейчас об этом говорю? Мне кажется, что это прекрасное виденье свободной, миролюбивой и не разделенной на блоки Европы не приблизят и не смогут приблизить переговоры правительств или президентов в Хельсинки, Женеве, Вене или где бы то ни было еще, пока у их участников не будет поддержки собственных народов <…> Европейцы, однако, смогут отвоевать свое виденье только тогда, когда у них будет к тому серьезная причина, то есть если их объединит и мотивирует нечто, что я бы назвал европейским сознанием <…>

Вот маленький пример: в пятидесятых в нашей стране были на многие годы заключены в тюрьмы тысячи невинных людей, и Запад об этом, в сущности, не знал, не говоря уже о том, чтобы об этих людях позаботиться. В начале семидесятых у нас было несколько десятков политических заключенных. О них в мире уже хорошо знали, но больших проявлений солидарности с ними не было (частично из трагически ошибочного понимания политики разрядки как отвратительного молчания о произволе другой стороны). Когда в конце семидесятых в тюрьме оказались я и мои друзья, в мире возносили уже почти что песнопения солидарности. Я буду тронут ими и благодарен за них до самой смерти. Не доказывает ли этот пример, что западные европейцы начинают все больше осознавать то, что восточные европейцы знают давно и мучительно: что существует и другая половина Европы.251

Решение о присуждении премии Эразма Роттердамского пришло в конце января. Всего за две недели до этого чешская культура понесла тяжелейшую утрату – ушел из жизни Ярослав Сейферт, меньше чем за год до смерти первым и пока единственным среди чешских литераторов удостоенный Нобелевской премии «за поэзию, которая отличается свежестью, чувственностью и богатым воображением и свидетельствует о независимости духа и разносторонности человека».

Сейферт не принадлежал к числу наиболее активных противников режима, но неоднократно выступал в защиту преследуемых и одним из первых подписал «Хартию-77»; у власти были все причины для того, чтобы не слишком его любить. Когда поэт умер, полиция опасалась слишком большого скопления народа, грозившего перерасти в антикоммунистическую демонстрацию, а потому постаралась сделать все прощальные ритуалы как можно менее многолюдными. 13 января Гавел пишет свой некролог Сейферту: