Вавилон

– Утешься, государь, – вполголоса успокаивал его Набусардар. – Мои воины избавили тебя от самого плохого. Дочь князя Сириуша ожидает тебя в темнице, и ты как царь вправе решить ее судьбу по своему усмотрению. Она здесь, ты не потерял ее. Зато предатели-уманы ускользнули от нас под крылышко Эсагилы – и этого не поправишь. – Набусардар повернулся к военачальникам: – Как вы смели без моего дозволения выдать их Храмовому городу?

– Согласно договору, который несколько месяцев назад царь царей, его величество Валтасар, заключил с верховным жрецом Исме-Ададом.

– Это правда, мой царь?

– Да.

– Но ведь Эсагила – заклятый враг твоего престола!

– Такова была воля Мардука… Мардук потребовал этой жертвы, обещая мне одолеть Кира и прочих моих врагов.

– Быть беде! – воскликнул разгневанный Набусардар и отступил от царя. – Твоя опора – твое войско, а не бесы, обитающие в Храмовом городе. Для того они вынудили тебя заключить договор, чтобы легче было предать Вавилон.

– Я не верю тебе, ведь Вавилон – владение не только мое, но и бога Мардука.

– Сейчас ты убедишься в этом.

Набусардар снова повернулся к военачальникам и, дрожа от ярости, спросил:

– С какой целью пытались эти трое бежать под покровом ночи? Отвечайте!

– В ризе одного из уманов мы нашли послание Эсагилы царю Киру, а в юбке скифской женщины – письмо египетской царевны к фараону. В своем послании жрецы подстрекают персидского властелина продолжать войну и предлагают помощь золотом. Египетская же царевна советует фараону примкнуть к персам и вместе с ними сокрушить Вавилон.

– Теперь ты убедился, царь? – воскликнул Набусардар с укором.

– Не тревожься, князь. Исме-Адад наверняка покарает подлых уманов смертью, как того требует уговор. Я все предусмотрел и оговорил. Скажи лучше, как поступить с этой скифкой, мой верховный военачальник? Поспешим в темницу.

Валтасар торопился. Стройный, как тополь, он вдруг сгорбился. Царь понял, что не избежал судьбы отлученного от сонма сильных мира его.

Он ждал от Набусардара ободряющих слов и утешения. Ему хотелось услышать, что известия о заговоре ложны, что Дария, единственная звучащая струна на царской лире, дожидается его не злодейкой в темнице, а в покоях, объятых тишиной, готовая каждую минуту принять его ласку. Ведь была же она ласковой в последний раз, так по крайней мере ему казалось.

Ища исцеления для своего израненного сердца, царь обратился к Набусардару:

– Утешь хоть ты своего царя, скажи ему, что любовь Дарии не могла быть притворна…

При этих словах из святилища бога Таммуза, к которому они приближались, донеслась песня жрицы:

О власть любви, о волшебство!
Бальзам для сердца. Нож, направленный в него.
Любовь – то ясный день, то полуночный мрак,
дарит цветы она,
сулит печаль она,
о власть любви, о волшебство…

Царь впился острыми ногтями в руку Набусардара.

– Утешься, мой царь…

О власть любви, о волшебство…

– Она носит драгоценное семя моего рода… я любил ее горячо, всем сердцем. Скажи же, Набусардар, что ее принудили, что поступила она так не по своей воле.

О власть любви, о волшебство…

– Скажи, что ее принудили.

Бальзам для сердца. Нож, направленный в него…

– Скажи, что она не помышляла об измене, не хотела затоптать росток царского семени.

Любовь – то ясный день, то полуночный мрак…

– Если все это правда – я лишусь ума.

Дарит цветы она,
сулит печаль она…

– Право, Набусардар, рассудок мой не выдержит этого испытания. Я верил, что она любит меня так же преданно и пылко, как любил ее я.

О власть любви, о волшебство…

– Мой совет, государь, не суди ее, пока сам не услышишь из ее уст всей правды.

Еще несколько ступеней – и они очутились в подземелье.

– Отпереть! – приказал Валтасар стражникам. – Я войду один…

И он переступил порог темницы, оставив Набусардара за дверью.

Дария стояла напротив входа, прислонившись спиной к стене. Казалось, ее распяли, привязав к перекладинам креста. Лицо ее посинело и осунулось. Глаза потухли.

Но, узнав в полумраке вошедшего, Дария вскрикнула:

– Царь!..

Трудно сказать, чего больше было в ее голосе: ужаса, муки, тревоги или строптивости.

Валтасар услышал в нем ужас и раскаяние.

Поэтому он обратился к Дарии со всей кротостью, на какую был способен: