Вавилон

Не в силах больше созерцать потоки крови и пирамиды мертвых тел, Набусардар ответил, в надежде отвратить царя от его намерения:

– Слыхал я на берегах канала Хебар, как поют еврейские юноши. Пусть они развлекут гостей своим великолепным пением, благо ты примирился с Даниилом. Такого сюрприза не преподносил своим гостям еще ни один государь.

– Вот речь мудреца! – воскликнул Валтасар. – Вот совет, достойный царского слуха! Я велю им петь псалмы и хоралы. Один из моих лазутчиков говорил мне: иудей, прославляющий чужого бога, совершает тягчайший грех и навлекает проклятие Яхве на все свое племя. На пиру я прикажу псалмами и хоралами славить священную троицу. Яхве отвратится от иудеев и оставит мое царство в покое. Тогда незачем будет отпускать их из плена, хоть я и обещал Даниилу, да и Телкиза уговорила меня; измученный думами о войне, я уступил ей.

– Я рад, что ты согласен обойтись без кровопролития, государь.

– Ты находчив и мудр, князь. Навуходоносор ставил звездочетов выше мудрецов, я же ставлю тебя выше и мудрецов, и звездочетов. Да будут благословенны боги за то, что послали мне мужа, превзошедшего мудрецов и звездочетов. И чтоб ты видел, как высоко ценит тебя царь Валтасар, я щедро вознагражу тебя.

Он с минуту молчал, улыбаясь и причмокивая.

– Я не поскуплюсь, но меня огорчает, что ты все время печален… Уж не та ли девка причиной тому, князь? Неужто она и в самом деле полюбилась тебе?

Набусардар так стиснул зубы, что казалось, они раскрошатся, и в ярости поглядел на Валтасара.

– Я намерен, государь, взять ее в жены и сделать полновластной хозяйкой моего сердца, моих дворцов и земель.

Ярость Набусардара вызвала у царя усмешку, он сказал:

– Я еще не наградил ее благородным титулом, но стоит ли из-за этого расстраиваться? Радуйся, что Мардук помог нам одолеть персов и ты отпразднуешь победу. Все забудешь, что было и чего не было, очутившись среди цветов, яств и вин, курильниц и женщин.

– Она одна владеет моими помыслами, царь, и я прошу тебя – измени свое решение, исполни мою просьбу о благородном титуле для дочери Гамадана.

– После, после празднеств.

– Отчего твое величество терзает мне сердце?

– Оттого, что я царь и моя воля для всех закон.

Набусардар еще крепче стиснул зубы, мысленно призывая адский пламень на то место, где они стояли. Зная упрямый норов царя, он решил не тратить времени на бесплодные препирательства и поклялся могилами своих предков и жизнью своих потомков отказаться от знатного звания, чтобы жить с Нанаи среди корабельщиков или хлебопашцев.

В то время как дни Набусардара проходили в непрестанной тревоге, царь безудержно развлекался.

Триумфальная арка уже возвышалась, сверкая на солнце.

И вот наступил день праздника во всем своем великолепии – без единого облачка на высоком голубом небе, без единой тучки в душе Валтасара.

Это был праздник радости, торжество веселья и буйства. Город украсился гирляндами цветов, по устланным дорогими коврами улицам весело сновали вельможи и простой люд, все в пестрых нарядах, с украшениями из золота и самоцветов. Двери храмов были настежь, перед алтарями богов курились кадильницы, дым благовоний окутывал дома, клубился над крышами, дурманя сознание, расслабляя душу и волю, подобно крепким винам и ржаной водке.

С первыми лучами солнца народ устремился на площадь к триумфальной арке.

Вскоре туда прибыла и высшая знать, царские советники и чиновники, и рядом с ними выстроились военачальники во главе с князем Набусардаром, позади встали предводители победоносных полков, держа на длинных древках эмблемы в виде орлов, расправивших крылья, драконов, змей, солнечных дисков, прямоугольников, венков, щитков и фигурок богов. Напротив с видом бессмертных небожителей расположились недоступно-горделивые жрецы высшего сана во главе с верховным жрецом Исме-Ададом, за ними в таких же надменных позах застыли жрецы рангом пониже, в их толпе белели вереницы жертвенных быков с позолоченными и перевитыми лентами рогами.

На помосте, окруженные наемниками со сверкающими копьями, ожидали своей участи пленные персы. Еще не оглашенный приговор был таков: половину заживо закопать, другую – изрубить мечами на глазах у всего народа.

Среди обреченных, словно предводительница посрамленного войска, стояла Дария, дочь скифского князя Сириуша. Вместе с остальными она должна была умереть позорной смертью. Погруженная в свои мысли, Дария, казалось, не замечала ничего вокруг. Щеки ее то вспыхивали, то покрывались бледностью. Тень скорби набегала на лицо, точно сердце ее останавливалось и кто-то из богов незримыми дланями медленно вычерпывал из нее жизненные соки. Но вот румянец вновь проступил на ее щеках, Дария открыла глаза и окинула взором запруженное людьми пространство.

Толпа разглядывала девушку с неприязненным любопытством, видимо ожидая, когда ее охватит страх смерти.