Вавилон

Приказом царя наибольшее внимание следовало уделить убранству его кабинета, где должны были собраться советники, перед тем как торжественно вступить в тронный зал. В кабинете царя преобладал цвет морской зелени в сочетании с пурпуром. Пол покрывал ковер, изображающий море с фантастическими растениями и животными. Высокие светильники, расставленные вдоль стен, представляли бога воды Эа – существа с туловищем рыбы и человеческой головой. В глубине кабинета от стены до стены был накрыт стол. На нем стояло двести золотых кубков, из них советники в ожидании начала совещания будут пить вино, закусывая сдобными печеньями, лежавшими в вазах критской работы. У передней стены протянулось возвышение, к нему вели три ступеньки, выложенные золотом и черным деревом. На возвышении стояли стол и царский трон. На столе были разложены резцы для письма и покрытые клинописью золотые таблички. Вдоль боковых стен до самого входа тянулись полки с книгами. Перед ними были расставлены низкие скамьи с шелковыми подушками. В центре комнаты разместилось множество маленьких столиков и стульев, инкрустированных по краям серебром и топазами.

На стенах кабинета до недавнего времени висели бронзовые барельефы, но Валтасар приказал убрать их, ибо они прославляли победы царя царей, бессмертного Навуходоносора. Валтасар уверял, что на его душу умиротворяюще действуют плиты, покрытые сине-зеленой эмалью, и велел заменить ими барельефы, скрывая за этим объяснением непобедимую ненависть к славным деяниям своего великого предшественника.

Стены кабинета преобразились, но муки зависти по-прежнему терзали душу Валтасара. Даже здесь, окруженный сокровищами халдейского искусства, он не находил себе покоя. Наконец решил выстроить себе новый дворец, который прославлял бы его правление и превосходил роскошью дворец Навуходоносора. Но воплотить это намерение в жизнь постоянно что-нибудь мешало.

Когда управитель дворца вошел в кабинет, он убедился, что его величество может быть доволен убранством и что он, управитель, заслужил от царя золотую цепь на грудь, высочайший знак отличия.

Итак, покои и залы готовы принять участников совещания.

С наступлением вечера зажглись огни во дворах и на террасах, и пятиэтажный зимний дворец весь засиял в мерцающем пламени факелов, ослепляя сильнее света звезд, который делает дно небесного свода глубже и прогибает его, как теплый ветер прогибает сеть паутины в кроне олеандра.

Со всех сторон дворец окружили толпы зевак, и чем ближе был час прибытия царя, тем больше любопытных собиралось на дорогах и улицах, по которым пролегал путь от Муджалибы к дворцу в Вавилоне.

Нервное оживление царило в тот вечер и во дворцах высших сановников. Советники и их писцы облачались в парадные одежды, в самое дорогое и красивое, что у них было. К одеждам прикалывались знаки царских отличий, полученные за собственные заслуги или унаследованные от предков. В последнюю минуту затверживались речи, приготовленные к совещанию и заблаговременно нанесенные на восковые таблички.

Каждый втайне надеялся, что именно его слово произведет на всех самое сильное впечатление. Каждый связывал судьбы державы лишь с собственными интересами и соответственно намеревался говорить. Мало кто вспоминал при этом о простом народе, а тем более возлагал надежды на его патриотизм. Ведь простолюдины были всего лишь одной из рубрик в сухом перечне хозяйственного инвентаря, принадлежащего аристократии. И она уповала только на собственное могущество, основанное на золоте, на свой разум, ослепленный блеском золота.

Разве что Идин-Амуррум, верховный судья Вавилона, смотрел на вещи иначе. Он верил в здравый смысл и широкую душу народа и понимал, как важно заручиться его поддержкой. Для этого надо отбросить бичи, которыми ежедневно кровавили крестьянские спины, дать народу хлеба, масла и мяса, избавить его от голода. Но вельможам дорог лишь мишурный блеск собственных речей, а не судьбы державы.

Если бы в этот момент чудом удалось раздвинуть занавесы в покоях царских сановников, то можно было бы убедиться, насколько далеки их стремления от надежд и мыслей Идин-Амуррума.

Вот дворец сановника, ведавшего дорогами. Слуги суетятся вокруг своего господина, облачая его в парадное платье. Перед ним с табличкой в руках стоит писец и бдительно следит, чтобы его светлость не пропустил ни одного слова из выступления, которое он затверживал наизусть и которым намеревался ошеломить самого Идин-Амуррума, этого признанного оратора и тонкого ценителя красноречия. Подходящий момент доказать перед лицом избранных мужей всего Вавилона, что не один верховный судья наделен мудростью и даром яркого слова. Что же касается персидской угрозы, то она весьма мало заботит тщеславного сановника.