Вавилон

— Бао, — сказал профессор Ловелл. — Радикал, означающий огонь. И рядом с ним радикал, обозначающий насилие, жестокость и буйство; тот же радикал, который сам по себе может означать необузданную, дикую жестокость; тот же радикал используется в словах, обозначающих гром и жестокость.* И он перевел его как burst, самый примитивный английский перевод, настолько примитивный, что он едва ли вообще переводится как таковой — так что вся эта сила, это разрушение было заперто в серебре. Он взорвался в ее груди. Раздвинул ее ребра, как открытую птичью клетку. А потом он оставил ее там, лежащей среди полок, с книгами в руках. Когда я увидел ее, ее кровь залила половину пола. Все страницы были в красных пятнах. — Он передвинул брусок по столу. — Держи.

Робин вздрогнула.

— Сэр?

— Подними его, — огрызнулся профессор Ловелл. — Почувствуй его вес.

Робин протянул руку и обхватил брусок пальцами. Он был ужасно холодным на ощупь, холоднее, чем любое другое серебро, с которым он сталкивался, и необычайно тяжелым. Да, он мог поверить, что этот слиток кого-то убил. Казалось, в нем гудит запертый, яростный потенциал, как в зажженной гранате, ждущей взрыва.

Он знал, что спрашивать об этом бессмысленно, но все равно должен был спросить.

— Откуда вы знаете, что это был Гриффин?

— За последние десять лет у нас не было других студентов, изучающих китайский язык, — сказал профессор Ловелл. — Ты полагаешь, это сделал я? Или профессор Чакраварти?

Он лгал? Это было возможно — эта история была настолько гротескной, что Робин почти не верил в нее, не хотел верить, что Гриффин может быть способен на такое убийство.

Но разве он не лгал? Гриффин, который говорил о Вавилонском факультете так, словно они были вражескими комбатантами, который неоднократно посылал собственного брата в бой, не заботясь о последствиях, который был настолько убежден в манихейской справедливости войны, которую вел, что не видел ничего другого. Разве Гриффин не убил бы беззащитную девушку, если бы это означало обеспечить безопасность Гермеса?

— Мне жаль, — прошептал Робин. — Я не знал.

— Вот с кем ты бросил свой жребий, — сказал профессор Ловелл. — Лжец и убийца. Ты воображаешь, что помогаешь какому-то всемирному освободительному движению, Робин? Не будь наивным. Ты помогаешь мании величия Гриффина. И ради чего? — Он кивнул на плечо Робина. — Пуля в руке?

— Как вы...

— Профессор Плэйфер заметил, что ты мог повредить руку, занимаясь греблей. Меня не так легко обмануть. — Профессор Ловелл сцепил руки на столе и откинулся назад. — Итак. Выбор должен быть очень очевидным, я думаю. Вавилон или Гермес.

Робин нахмурился.

— Сэр?

— Вавилон или Гермес? Это очень просто. Решай сам.

Робин чувствовал себя как сломанный инструмент, способный произнести только один звук.

— Сэр, я не...

— Ты думал, что тебя исключат?

— Ну... да, разве...

— Боюсь, не так-то просто покинуть Вавилон. Ты сбился с пути, но я полагаю, что это произошло в результате порочного влияния — влияния более жестокого и своенравного, чем ты мог ожидать. Ты наивен, да. И разочарован. Но ты не закончил. Это не обязательно должно закончиться тюрьмой. — Профессор Ловелл постучал пальцами по столу. — Но было бы очень полезно, если бы ты мог дать нам что-нибудь полезное.

— Полезное?

— Информацию, Робин. Помоги нам найти их. Помоги нам искоренить их.

— Но я ничего о них не знаю, — сказал Робин. — Я даже не знаю ни одного их имени, кроме имени Гриффина.

— Правда.

— Это правда, так они работают — они настолько децентрализованы, что ничего не говорят новым сотрудникам. На случай... — Робин сглотнул. — На случай, если случится что-то подобное.

— Как жаль. Ты полностью уверен?

— Да, я действительно не...

— Скажи, что ты имеешь в виду, Робин. Не мешкай.

Робин вздрогнул. Это были точно такие же слова, которые использовал Гриффин; он помнил. И Гриффин сказал их точно так же, как профессор Ловелл сейчас, холодно и властно, как будто он уже выиграл спор, как будто любой ответ Робина должен был быть бессмыслицей.

И Робин мог представить себе ухмылку Гриффина; он точно знал, что тот скажет: конечно, ты выберешь удобства, ты, воспитанный маленький ученый. Но какое право имел Гриффин осуждать его выбор? Пребывание в Вавилоне, в Оксфорде, не было поблажкой, это было выживание. Это был его единственный билет в эту страну, единственное, что отделяло его от улицы.

Он почувствовал внезапную вспышку ненависти к Гриффину. Робин ни о чем таком не просил, и теперь его будущее — и будущее Рами и Виктории — висело на волоске. А где был Гриффин? Где он был, когда в Робина стреляли? Исчез. Он использовал их для своих целей, а потом бросил, когда дела пошли плохо. По крайней мере, если Гриффина посадят в тюрьму, он это заслужил.

— Если тебя заставляет молчать преданность, то ничего другого не остается, — сказал профессор Ловелл. — Но я думаю, что мы еще можем работать вместе. Мне кажется, ты еще не готов покинуть Вавилон. Не так ли?

Робин глубоко вздохнул.