Но это может сработать. Они могли пожертвовать своей властью над талантами, если бы сохранили контроль над башней. В Вавилоне была самая большая концентрация ресурсов по обработке серебра в стране: Грамматики, гравировальные перья, таблицы с парами совпадениц и справочные материалы. И еще больше — серебро. Профессор Плэйфер и другие могли бы создать вторичный центр перевода в другом месте, но даже если бы они смогли восстановить по памяти все необходимое для поддержания серебряного дела страны, им потребовались бы недели, возможно, месяцы, чтобы приобрести материалы в масштабах, необходимых для воспроизведения функций башни. К тому времени голосование уже должно было состояться. К тому времени, если все пойдет по плану, страна уже будет поставлена на колени.
— Что теперь? — пробормотала Виктория.
Кровь прилила к голове Робина, когда он отошел от стола.
— Теперь мы расскажем всему миру, что нас ждет.
В полдень Робин и Виктория поднялись на северный балкон на восьмом этаже. Балкон был в основном декоративным, предназначенным для ученых, которые никогда не понимали, что им нужен свежий воздух. Никто никогда не выходил на него, а дверь почти проржавела. Робин толкнул дверь, сильно прислонившись к раме. Когда дверь внезапно распахнулась, он высунулся наружу и на мгновение, прежде чем восстановить равновесие, оказался прислоненным к карнизу.
Оксфорд выглядел таким крошечным под ним. Кукольный домик, неумелое приближение к реальному миру для мальчиков, которым никогда не придется по-настоящему с ним столкнуться. Он подумал, не таким ли образом такие люди, как Джардин и Мэтисон, видят мир — миниатюрным, поддающимся манипулированию. Если бы люди и места двигались вокруг нарисованных ими линий. Если бы города разрушались, когда они топали.
Внизу, на каменных ступенях перед башней, полыхало пламя. Склянки с кровью всех, кроме восьми ученых, оставшихся в башне, были разбиты о кирпичи, облиты маслом из неиспользованных ламп и подожжены. В этом не было особой необходимости: важно было лишь убрать склянки из башни, но Робин и Виктория настояли на церемонии. От профессора Плэйфера они узнали о важности представления, и этот макабрический спектакль был заявлением, предупреждением. Замок взяли штурмом, мага выгнали.
— Готова?
Виктория положила стопку бумаг на карниз. У Вавилона не было собственного печатного станка, поэтому они провели утро, кропотливо переписывая каждую из этих сотен брошюр. Декларация заимствовала как риторику Энтони по созданию коалиции, так и философию насилия Гриффина. Робин и Виктория объединили свои голоса — один красноречиво призывал объединить усилия в борьбе за справедливость, другой бескомпромиссно угрожал тем, кто выступал против них, — в четком и лаконичном заявлении о своих намерениях.
Интересное слово, подумал Робин, забастовка.[15] Оно навевало мысли о молотах против шипов, о телах, бросающихся на неподвижную силу. Оно содержало в себе парадокс концепции: с помощью бездействия и ненасилия можно доказать разрушительные последствия отказа идти на поводу у тех, на кого рассчитываешь.
Внизу под ними оксфордцы шли своей веселой дорогой. Никто не посмотрел вверх; никто не увидел двух студентов, склонившихся над самой высокой точкой города. Изгнанных переводчиков нигде не было видно; если Плэйфер и обратился в полицию, она еще не решила действовать. Город оставался спокойным, не зная, что будет дальше.