Вавилон

— Мы дошли до последнего круга барьеров. Хай-стрит — это все, что у нас есть. Больше нет притворства цивилизованности. Они прорвутся; вопрос не в том, если, а в том, когда. Дело в том, что мы — гражданское восстание, а они — обученный, вооруженный батальон с подкреплением в запасе. Если история свидетельствует об этом, если это действительно станет битвой, то мы будем разбиты. Мы не хотим повторения Питерлоо».[27] —Абель вздохнул. — Иллюзия сдержанности может длиться так долго. Надеюсь, мы выиграли время.

— Полагаю, они были рады открыть по вам огонь, в конце концов, — сказал Робин.

Абель бросил на него горестный взгляд.

— Полагаю, не очень приятно быть правым.

Ну что ж. Робин почувствовал, как в нем закипает разочарование, но заставил себя сдержаться; было несправедливо винить Абеля в этих событиях, как и просить его остаться, когда все, что ему грозит, это почти верная смерть или арест.

— Спасибо, я полагаю. Спасибо за все.

— Подождите, — сказал Абель. — Я пришел не только для того, чтобы объявить, что мы вас бросаем.

Робин пожал плечами. Он старался не показаться обиженным.

— Все закончится очень быстро без этих баррикад.

— Я говорю вам, что это ваш шанс выбраться. Мы начнем переправлять людей до того, как стрельба станет по-настоящему жестокой. Несколько из нас останутся защищать баррикады, и это отвлечет их достаточно, чтобы вывести остальных, по крайней мере, в Котсуолдс.

— Нет, — сказал Робин. — Нет, спасибо, но мы не можем. Мы останемся в башне.

Абель приподнял бровь.

— Все вы?

Что он имел в виду: Ты можешь принять такое решение? Ты можешь сказать мне, что все там хотят умереть? И он был прав, когда спрашивал, потому что нет, Робин не мог говорить за всех семерых оставшихся ученых; на самом деле, понял он, он понятия не имел, что они решат делать дальше.

— Я спрошу, — сказал он, укоряя себя. — Как долго?

— В течение часа, — сказал Авель. — Если сможешь, то раньше. Я бы не хотел задерживаться.

Робин на мгновение успокоился, прежде чем вернуться наверх. Он не знал, как сказать им, что это конец. Его лицо все время грозило рассыпаться, показать испуганного мальчика, скрывающегося за призраком своего старшего брата. Он привлек всех этих людей к этой последней битве; он не мог вынести их лиц, когда сказал им, что все кончено.

Все были на четвертом этаже, столпившись у восточного окна. Он присоединился к ним. Снаружи на лужайке маршировали солдаты, продвигаясь вперед странным нерешительным шагом.

— Что они делают? — задалась вопросом профессор Крафт. — Это что, нападение?

— Можно подумать, что их больше, — сказала Виктория.

Она была права. Более дюжины солдат остановились на Хай-стрит, но только пять солдат прошли остаток пути к башне. Пока они смотрели, солдаты расступились, и одинокая фигура шагнула сквозь их ряды к последней оставшейся баррикаде.

Виктория резко вдохнула.

Это была Летти. Она размахивала белым флагом.

Глава тридцать вторая

Она сидела на своем Доби,

чтобы наблюдать за Вечерней Звездой,

И все Панкахи, когда они проходили мимо.

кричали: «Боже! Как ты прекрасна!

ЭДВАРД ЛИР, «Повязка».

Они отправили всех остальных наверх, прежде чем открыть дверь. Летти была здесь не для того, чтобы вести переговоры с толпой; они бы не послали для этого студента. Это было личное дело; Летти была здесь для расплаты.

— Пропустите ее, — сказал Робин Абелю.

— Пардон?

— Она здесь, чтобы поговорить. Скажи им, чтобы пропустили ее.

Авель сказал пару слов своему человеку, и тот побежал через зелень, чтобы сообщить заградителям. Двое мужчин забрались на вершину баррикады и нагнулись. Мгновение спустя Летти подняли на вершину, а затем слишком осторожно спустили на другую сторону.

Она пошла по зеленой дорожке, сгорбив плечи, флаг развевался за ней по тротуару. Она не поднимала глаз, пока не встретила их на пороге.

— Привет, Летти, — сказала Виктория.

— Привет, — пробормотала Летти. — Спасибо, что встретились со мной.

Она выглядела несчастной. Она явно не выспалась; ее одежда была грязной и помятой, щеки впалыми, а глаза красными и опухшими от слез. Из-за того, как она сгорбила плечи, словно вздрагивая от удара, она выглядела очень маленькой. И, несмотря на себя, несмотря ни на что, Робин захотел обнять ее.

Этот инстинкт испугал его. Когда она приближалась к башне, он недолго размышлял о том, чтобы убить ее — если только ее смерть не обречет их всех на гибель, если только он сможет пожертвовать собственной жизнью. Но так трудно было смотреть на нее сейчас и не видеть друга. Как можно любить того, кто причинил тебе такую боль? Вблизи, глядя ей в глаза, ему трудно было поверить, что эта Летти, их Летти, совершила то, что совершила. Она выглядела убитой горем, уязвимой, несчастной героиней страшной сказки.