Вавилон

— Мы должны умереть, чтобы получить их жалость, — сказала Виктория. — Мы должны умереть, чтобы они сочли нас благородными. Таким образом, наши смерти — это великие акты восстания, жалкие причитания, подчеркивающие их бесчеловечность. Наша смерть становится их боевым кличем. Но я не хочу умирать, Робин. — Ее горло сжалось. — Я не хочу умирать. Я не хочу быть их Имоиндой, их Орооноко.[29] Я не хочу быть их трагической, прекрасной лаковой фигурой. Я хочу жить.

Она прижалась к его плечу. Он обхватил ее руками и крепко прижал к себе, раскачивая взад и вперед.

— Я хочу жить, — повторила она, — и жить, и процветать, и пережить их. Я хочу будущего. Я не думаю, что смерть — это отсрочка. Я думаю, это просто конец. Она закрывает все — будущее, где я могла бы быть счастлива и свободна. И дело не в храбрости. Дело в желании получить еще один шанс. Даже если бы я только и делала, что убегала, даже если бы я никогда и пальцем не пошевелила, чтобы помочь кому-то еще, пока я жива, — по крайней мере, я была бы счастлива. По крайней мере, мир может быть в порядке, хотя бы на один день, только для меня. Разве это эгоистично?

Ее плечи смялись. Робин крепко прижал ее к себе. Каким якорем она была, подумал он, якорем, которого он не заслуживал. Она была его скалой, его светом, единственным присутствием, которое поддерживало его. И он желал, он желал, чтобы этого было достаточно для него, чтобы держаться.

— Будь эгоисткой, — прошептал он. — Будь храброй.

Глава тридцать третья

Настал час отъезда, и мы разошлись по своим дорогам — я умирать, а ты жить. Что лучше — одному Богу известно.

ПЛАТОН, «Апология», перевод Бенджамина Джоуэтта

— Вся башня? — спросила профессор Крафт.

Она была первой, кто заговорил. Остальные уставились на Робина и Викторию в различном состоянии неверия, и даже профессор Крафт, казалось, все еще обдумывала эту идею, проговаривая ее последствия вслух.

— Это десятилетия — столетия — исследований, это все, похороненное — потерянное — о, но кто знает, сколько ... — Она запнулась.

— И последствия для Англии будут гораздо хуже, — сказал Робин. — Эта страна работает на серебре. Серебро течет через ее кровь; Англия не может жить без него.

— Они построят все обратно...

— В конце концов, да, — сказал Робин. — Но не раньше, чем остальной мир успеет организовать оборону.

— А Китай?

— Они не вступят в войну. Они не смогут. Серебро питает артиллерийские корабли, видите ли. Серебро питает флот. В течение нескольких месяцев после этого, возможно, лет, они больше не будут самой сильной нацией в мире. А что будет дальше — никто не знает.

Будущее будет изменчивым. Все было именно так, как предсказывал Гриффин. Один личный выбор, сделанный в нужное время. Так они бросают вызов импульсу. Так они меняют ход истории.

И в конце концов, ответ был настолько очевиден — просто отказаться от участия. Убрать свой труд — и плоды своего труда — навсегда из предложения.

— Этого не может быть, — сказала Джулиана. Ее голос прервался в конце; это был вопрос, а не заявление. — Должен быть... должен быть какой-то другой способ...

— Они будут штурмовать нас на рассвете, — сказал Робин. — Они застрелят нескольких из нас, чтобы показать пример, а потом будут держать остальных на мушке, пока мы не начнем устранять повреждения. Они посадят нас в цепи и заставят работать.

— Но баррикады...

— Баррикады падут, — прошептала Виктория. — Это всего лишь стены, Джулиана. Стены можно разрушить.

Сначала молчание; затем смирение, затем принятие. Они уже жили в невозможном; чем еще грозит падение самой вечной вещи, которую они когда-либо знали?

— Тогда, я полагаю, нам придется уходить быстро, — сказал Ибрагим. — Сразу после начала цепной реакции.

Но вы не сможете выбраться быстро, — почти сказал Робин, прежде чем остановить себя. Ответная реплика была очевидна. Они не могли выбраться быстро, потому что не могли выбраться вообще. Одним заклинанием не обойтись. Если бы они не были осторожны, башня могла бы частично разрушиться, но ее останки можно было бы спасти, легко переделать. Они понесли бы только расходы и разочарование. Они пострадали бы напрасно.

Нет; чтобы этот план сработал — чтобы нанести империи удар, от которого она не сможет оправиться — они должны были остаться, произносить слова снова и снова, и активировать столько узлов разрушения, сколько смогут.

Но как он мог сказать комнате, полной людей, что они должны умереть?

— Я..., — начал он, но слова застряли у него в горле.

Ему не нужно было объяснять. Они все поняли, они все пришли к одному и тому же выводу, один за другим, и перемена в их глазах была душераздирающей.

— Я пройду через это, — сказал он. — Я не прошу всех вас идти со мной — Абель может вытащить вас, если вы не хотите, — но я хочу сказать, что... Я просто — я не могу сделать это сам.

Виктория отвернулась, скрестив руки.