Вавилон

Только Летти не рассмеялась.

— Мне жаль, что ты не очень хорошо провел время, — сказала она холодно.

— Ты была права, — сказал Робин, стараясь быть великодушным. — Они дураки, ясно? Я никогда не должен был отказываться от тебя, дорогая, милая, трезвая Летти. Ты всегда и во всем права.

Летти ничего не ответила. Она взяла свои книги, вытерла пыль с брюк и вышла из «Баттери». Виктория встала на полпути, как будто собираясь погнаться за ней, затем вздохнула, покачала головой и села на место.

— Отпусти ее, — сказал Рами. — Давайте не будем портить хороший день.

— Она всегда такая? — спросил Робин. — Я не понимаю, как ты можешь жить с ней.

— Ты ее раздражаешь, — сказала Виктория.

— Не защищай ее...

— Ты защищаешь, — сказала Виктория. — Вы оба защищаете, не притворяйтесь, что это не так; вам нравится заставлять ее срываться.

— Только потому, что она все время в таком состоянии, — насмехался Рами. — С тобой она совсем другой человек, или ты просто адаптировалась?

Виктория смотрела туда-сюда между ними. Казалось, она пыталась что-то решить. Затем она спросила: 

— Ты знал, что у нее есть брат?

— Что, у какого-то набоба в Калькутте? — спросил Рами.

— Он умер, — сказала Виктория. — Он умер год назад.

Ох. Рами моргнул.

— Жаль.

— Его звали Линкольн. Линкольн и Летти Прайс. В детстве они были так близки, что все друзья их семьи называли их близнецами. Он поступил в Оксфорд за несколько лет до нее, но у него и вполовину не было такого книжного ума, как у нее, и каждые каникулы они с отцом злобно ругались из-за того, как он растрачивает свое образование. Он был больше похож на Пенденниса, чем на кого-либо из нас, если вы понимаете, о чем я. Однажды вечером он пошел пить. На следующее утро в дом Летти пришли полицейские и сказали, что нашли тело Линкольна под телегой. Он заснул у дороги, и водитель заметил его под колесами только через несколько часов. Должно быть, он умер где-то перед рассветом.

Рами и Робин молчали; ни один из них не мог придумать, что сказать. Они чувствовали себя как наказанные школьники, как будто Виктория была их строгой гувернанткой.

— Через несколько месяцев она приехала в Оксфорд, — сказала Виктория. — Ты знаешь, что в Вавилоне есть общий вступительный экзамен для абитуриентов, не имеющих особых рекомендаций? Она сдала его и прошла. Это был единственный факультет в Оксфорде, на который принимали женщин. Она всегда хотела поступить в Вавилон — она готовилась к этому всю свою жизнь, — но отец все время отказывал ей. Только после смерти Линкольна отец разрешил ей приехать и занять его место. Плохо иметь дочь в Оксфорде, но еще хуже не иметь детей в Оксфорде вообще. Разве это не ужасно?

— Я не знал, — сказал Робин, устыдившись.

— Мне кажется, вы оба не совсем понимаете, как трудно быть женщиной здесь, — сказала Виктория. — На бумаге они, конечно, либеральны. Но они так мало думают о нас. Наша хозяйка роется в наших вещах, когда нас нет дома, как будто ищет доказательства того, что мы завели любовников. Каждая наша слабость свидетельствует о худших теориях о нас, которые гласят, что мы хрупкие, истеричные и слишком слабоумные от природы, чтобы справиться с той работой, которую нам предстоит выполнять.

— Полагаю, это означает, что мы должны извинить ее за то, что она постоянно ходит, как будто у нее в заднице стержень, — пробормотал Рами.

Виктория бросила на него насмешливый взгляд.

— Да, иногда она невыносима. Но она не пытается быть жестокой. Ей страшно, что она не должна быть здесь. Она боится, что все хотят, чтобы она была ее братом, и боится, что ее отправят домой, если она хоть немного переступит черту. Прежде всего, она боится, что кто-то из вас может пойти по пути Линкольна. Полегче с ней, вы двое. Вы не знаете, как много в ее поведении продиктовано страхом.

— Ее поведение, — сказал Рами, — продиктовано самопоглощением.

— Как бы то ни было, мне придется жить с ней. — Лицо Виктории напряглось; она выглядела очень раздраженной на них обоих. — Так что простите меня, если я попытаюсь сохранить мир.

Летти никогда не дулась долго, и вскоре она выразила свое молчаливое прощение. Когда на следующий день они вошли в кабинет профессора Плэйфера, она ответила на неуверенную улыбку Робина своей собственной. Кивнула Виктории, когда он бросил взгляд в ее сторону. Летти знала, что Робин и Рами знают, знала, что они сожалеют, и сама сожалела и даже немного смущалась, что так драматизировала ситуацию. Больше ничего нельзя было сказать.

Между тем, были и более захватывающие дебаты. На занятиях профессора Плейфера в том семестре они зациклились на идее верности.

— Переводчиков постоянно обвиняют в неверности, — бушевал профессор Плейфер. — Так что же это значит, эта верность? Верность кому? Тексту? Аудитории? Автору? Отличается ли верность от стиля? От красоты? Начнем с того, что писал Драйден об «Энеиде». Я постарался сделать так, чтобы Вергилий говорил по-английски так, как говорил бы он сам, родись он в Англии и в наш век. — Он оглядел класс. — Кто-нибудь здесь считает это верностью?