Вавилон

Смуты и стычки не прекращались ни на день, хотя за малейшую провинность, за малейшее ослушание халдеям грозила смерть. Гобрию пришлось вдвое усилить городскую стражу, а священную особу царя охранял отряд отборных копьеносцев числом в десять тысяч. Все сознавали, что погибло племя Набонида и Валтасара, но зато воскресло племя Саргона, Хаммурапи и Навуходоносора. В халдеях вновь заговорили гордость духа, воинственность и отвага. Они не желали признавать персов ни как своих господ, ни как друзей. В их глазах перс был пришельцем, узурпатором, притеснителем народа. Ненависть к нему росла изо дня в день. Люди воспылали жаждой добиться подлинного благоденствия и покоя, предпочитая умереть, но не гнуть спину под персидской плетью.

Трудные времена наступили для Кира. Он одержал победу, равной которой не знала история, но душа его лишилась покоя. А он хотел бы наконец видеть утихшим разбушевавшееся море, хотел бы знать, что мир и согласие утвердились в подвластных ему землях.

Кир сознавал, что добро порождает добро, зло всегда чревато злом. Он начал эту войну, преследуя благородные цели, уверенный, что сможет принести счастье народам. Но теперь, подводя итоги своих ратных подвигов, он не мог не признать, что, в сущности, война есть зло, а любое зло, даже самое малое, неизбежно разрастается до чудовищных размеров, едва становится средством достижения поставленной цели. И еще один вопрос мучил его — нужна ли была эта война? Нельзя ли было найти иной способ оградить себя от крепнущих соперников — Греции и Рима? Да так ли уж бескорыстны были его намерения? Не крылось ли за ними стремление к господству над миром? Какую справедливость принес он народам? Прав был Сурма: «Ждали тебя, словно сказочную птицу, что несет на своих крыльях свободу подневольным. А ты рабов царя Валтасара, жрецов и вельмож халдейских, сделал собственными рабами. Где же справедливость, спрашиваю я тебя, царь царей?» А что ответил на это он? Обвинил Сурму в подстрекательстве и, вместо того, чтобы задуматься над его словами и своими поступками, велел выгнать из царского дворца.

Постепенно жизнь открывала ему глаза. Кир многое хотел бы смягчить в своих начинаниях. Он хотел бы стать подлинным владыкой империи, милостивым к народу и мудрым в своих поступках.

На городских воротах он приказал укрепить глиняные доски с надписями на персидском и халдейском языках, возвещавшие вавилонянам о том, что царь желает сыскать любовь своих подданных, в награду за повиновение им будут возвращены права и имущество.

Люди хлынули к воротам. Грамотеи вслух читали остальным о намерениях нового властелина.

Люди еще толпились перед досками, когда в направлении Царского Города бешеным галопом промчался персидский всадник. Он влетел на казарменный двор царской цитадели и потребовал немедля провести его прямо в тронный зал, к Киру.

Он прискакал с вестями из Экбатаны. Воспользовавшись тем, что Кир занят делами в Вавилоне, на восточные рубежи исконной Персии напали массагеты, к которым присоединилось племя скифов. Сын Кира, наследный царевич Камбиз, выступил против них с войском, оставленным для защиты Персии, но просит о помощи.

У Кира помутилось в голове. Утомленный затянувшейся войной, он мечтал об отдыхе. Увы, к его тяжким государственным заботам прибавляются новые — опасения за восточные рубежи. Колесо фортуны продолжало вертеться, персам не удалось остановить его ценою победы над Вечным Городом, над Бабилу — Воротами Богов.

Воинственная царица массагетов, мудрая правительница Томирис, выбрала удачный момент для нападения на великую Персию. Напрасно Кир слал ей дары, расточал восторженные похвалы ее красоте, напрасно просил руки. Коварная игра отомстила за себя, царица Томирис ответила войной.

Не оставалось ничего иного, как направить в сражение на востоке часть войска, находившегося в Вавилонии, и Кир без промедления приказал Гобрию собрать под стенами Вавилона несколько полков.

Вместе с ними должны были уйти в Персию и тысячи пленных.

* * *

Краюху хлеба, кусок вяленого мяса размером с ладонь и бурдюк с водой получили на дорогу те, кого уже не охраняло более всевидящее око Мардука, предоставив произволу персидских солдат-победителей. Лишенные имущества и всего, что было для них дорого на этой земле, отправлялись они в долгий, трудный путь, оканчивавшийся за горами Элама, где пищей им будут тяжелые кирпичи, а песней — посвист плетей.

Толпы новых рабов ждали у стен Вавилона, когда их погонят в Персию; скорбным взглядом смотрели они на башни Этеменанки и Эвриминанки. В последнюю минуту они ждали спасения, которое придет оттуда, из этих цитаделей веры и надежды, не подозревая того, что духовный владыка, Исме-Адад, заискивает перед персом, чтобы сохранить свое могущество, а не думает о благе народа.

Больше спасения ждать было неоткуда, надежды таяли. Последнее прощание, и впереди — дальняя, дальняя дорога.

Царь Кир отбирал в толпе женщин наложниц и рабынь для своего дворца. Особенно долго задержался его взгляд на первых двух — на Телкизе, жене Набусардара, и Нанаи, избраннице сердца Набусардара.