Вавилон

Слова Синиба звучали у него в ушах, и ему было тяжко нарушить завет брата. Но чей-то предостерегающий голос словно нашептывал, что если персы вторгнутся в Вавилонию и надругаются над Нанаи, будет еще ужаснее. Этого не миновать, если неприятель захватит страну. Он сам помнит, как халдейские воины в домах, на улицах, в храмах расправлялись с женщинами покоренных народов. Ему вспоминаются полные, ужаса глаза изнасилованных девушек одного финикийского города. Они пытались укрыться за статуей богини Астарты, но до них добрались и там. И одна за другой умирали они у алтаря в ненасытных объятиях воинов вавилонского царя. Может статься, что женщинам гордой и сильной Вавилонии тоже предстоит испытать подобное унижение. Сбудутся слова пророков: «Придет час, когда с вами сделают то, что делали вы с другими».

Все это мучительно взвешивал Гамадан. И, наконец, поднял руки и надел на шею Нанаи ожерелье, которое бросил к его ногам непобедимый Набусардар.

– Что это значит, отец? – спросила пораженная Нанаи. – Неужто наш дом оскудел настолько, что ты продал меня в рабство?

– Перед ликом творца нашего Энлиля клянусь, что я охотней принес бы в жертву свою голову, чем допустил, чтобы нас постигло такое несчастье.

– Или ты продал купцам-иудеям моих белых овечек?

– Ни то, ни другое, Нанаи, – тихо вымолвил старец. – Это вознаграждение от его величества царя…

– В пору опасности о нас вспомнили в Вавилоне и послали это золото в дар верному Гамадану, брату славного Синиба?

– Они не вспоминают о подвигах, уже совершенных. они посылают дары за подвиг, который предстоит совершить.

У него дрогнуло лицо.

– Ты уже стар, отец, и я не знаю, какую пользу ты мог бы принести Вавилону.

– Речь идет не обо мне, Нанаи. – И лицо его снова дрогнуло.

– А о ком? – еще более удивилась она.

– О тебе.

Она с изумлением смотрела на отца.

– Речь идет о тебе, Нанаи, – продолжал Гамадан. – Персидские купцы, с которыми в Оливковой роще делился хлебом Сурма, по всей вероятности, вражеские лазутчики. Через две недели состоится заседание государственного совета в Вавилоне. Если его величество царь будет иметь доказательства, что лазутчики проникли в страну и мутят народ, он велит Набусардару, своему непобедимому полководцу, подготовить войско, разослать отряды по всей державе и укрепить подступы к Вавилону.

– Я только не понимаю, при чем здесь я, – прошептала она.

– Ты прекрасна, Нанаи. Великая богиня сотворила тебя такой для того, чтобы твоя внешность ослепила самого страшного врага нашего народа. Пусть твоя красота станет хлебом, и как Сурма делился своим хлебом с персидскими лазутчиками, так и ты поделись с ними своим. Эту жертву ты принесешь своей несчастной отчизне.

Нанаи поняла.

После этих слов Гамадан и его дочь замерли, словно окаменев.

Вокруг воцарилась тишина, тишина перед бурей в мертвой пустыне.

Высоко в небе летала птица. Очевидно, она искала приюта на ночь. Птица кружилась у них над головой, а это всегда считалось дурным предзнаменованием. Для Гамадана это был второй дурной знак, потому что не меньшим несчастьем считалось и рождение девочки с красными волосами. Пятнадцать лет назад кровавый Сакус отворил двери своего небесного чертога, и на свет появилась прекрасная Нанаи. Она родилась на вечерней зорьке, и меркнущий свет заката красноватым налетом окрасил ее темные волосы. Хотя ее и уподобляли божественной Иштар, каждый верил, что с ее появлением на свет злой демон поселился в доме Гамадана.

Правда, в этот момент ни старик, ни его дочь не думали о приметах. Их мысли были обращены к Вечному Городу, который повелел им подчиниться жестокому приказу. Ради отчизны, царя, народа нужно было принести жертву. И нельзя забывать: за неповиновение отрубят голову. Гамадан и Нанаи молча согласились выполнить царский приказ.

Нанаи казалось, что золотая цепь душит ее, она сняла ожерелье и отдала отцу, чтобы он спрятал его обратно в шкатулку.

Гамадан отошел, и тут Нанаи поразила ужасная мысль, что ей не удастся сохранить себя для властелина своей жизни, что ее беспредельную преданность и чистоту с варварской жестокостью будет попирать какой-нибудь перс, поглощая ее красоту так же, как поглощали они хлеб, предложенный Сурмой.

Печаль застлала ей глаза, а щемящая боль заставила поднять лицо к небесам.

Небесная Иштар в образе вечерней звезды Билит глядела на нее своим ясным взором. Она читала в ее душе повесть о человеческой муке. Но едва божественная захотела поведать страдающему человеческому сердцу и о своей судьбе, об утрате любимого Таммуза, как крылья неведомой птицы заслонили ее свет от глаз Нанаи. Черная птица кружила при свете звезд в черном небе, кружила и кружила над головой Нанаи, как бездомный скиталец.

Она глядела вверх на это мятущееся крылатое пятно, как на подкрадывающуюся беду. Все сильнее ее охватывал страх перед будущим. Ей так недоставало поддержки сильных рук. В отчаянии она закрыла лицо ладонями и закричала в обступившую ее темноту, взывая к своей единственной надежде:

– Набусардар!