Вавилон

Недобро вспыхнули глаза Исме-Адада, Но перед толпой он подыскивал слова помягче, стремясь отговорить царя от безрассудного шага.

Толпа насмешливо восприняла царское приказание. И те, кто ждал Кира, уповая на его могущество, мудрость и справедливость, злорадствовали, видя растерянность Валтасара.

Верховный военачальник армии Набусардар был вне себя, видя, каким жалким орудием в руках Эсагилы снова сделался владыка Халдейского царства. Сам он тоже был преисполнен разочарования и отвращения, однако, движимый любовью к державе, любовью к отчизне, решил вовремя остановить царя.

Подойдя к Валтасару, он сказал, осторожно и сдержанно, чтобы не вызвать новой вспышки:

– Взойди на трон, государь.

– Оставь меня с нею, боль раздирает мое сердце.

– На тебя смотрит весь Бабилу, государь. Смотрит народ, которым ты повелеваешь.

– Вон всех из города! – был ответ Валтасара, и слезы хлынули из его глаз.

– Опомнись, царь, – голос Набусардара стал строже, – народ не должен видеть твою слабость.

– Пусть Мардук вернет мне ее, пусть из лона ее взойдут виноградные лозы и раскинутся над всем царством. Хочу, чтобы род мой был велик и бессмертен.

– Все сбудется, царь, – с плохо скрываемой яростью говорил Набусардар заведомую ложь и, не удержавшись добавил: – Ты сын богов, они тебе ни в чем не откажут! Исме-Адад распорядится положить тело Дарии как священную жертву на алтарь Мардука, и бог снова вдохнет в нее жизнь.

Царь внял его словам и взошел на трон.

Одежда его была в крови, на руках – липкие алые подтеки. До конца торжественной церемонии Валтасар не поднимал головы.

Он даже не заметил, как внизу, под триумфальной аркой, заживо погребли персидских военачальников, придавив их тела тяжелыми гранитными глыбами.

Он не пришел в себя и тогда, когда великий князь Набусардар подвел его в запряженной четверкой лошадей вызолоченной колеснице, на которой по усыпанным розами, лилиями и пальмовыми листьями улицам ему предстояло проследовать к пиршественным столам в Муджалибе.

Дарию, дочь скифского князя Сириуша, жрецы, из боязни прогневать Валтасара, поневоле возложили на алтарь владыки вселенной Мардука.

Возвышающееся над ее телом исполинское золотое божество застывшим взглядом смотрело куда-то вдаль. Дым фимиама клубился над драгоценными чашами и, поднимаясь к проемам в потолке святилища, к лазурному небу, насыщал собою дрожащий воздух.

Быть может, однажды южные ветры, у стремясь, подобно птичьим караванам, на север, унесут с собой душистое облачко дыма. Быть может, затерявшись среди тамошних облаков, оно прольется дождем и ласково овеет мужественное лицо того, кто поднимал в эти дни свою рать против сильных мира сего и кого Дария с гордостью называла: мой избранник.

* * *

Муджалиба сверкала и искрилась, подобно драгоценному камню в диадеме, венчавшей чело матери земли, богини Анту. Возвышаясь в своем великолепии над дворцами и особняками Бабилу, она вся переливалась, надменно глядя в зеркало небес, величественный свод которых за многие тысячелетия до блеска отгладили бархатные южные ветры.

Прилегающие дороги и улицы были устланы веероподобными и копьеподобными пальмовыми листьями, ветвями лавра и серебристого тополя, платанов и дуба, трепетных берез и гранатовых деревьев, папоротника, айвы и поверх этих зеленых ковров усыпаны цветами огненных и белоснежных лилий, тамариска, олеандров, гиацинтов, тюльпанов, резеды и шафрана, анемонов и фиалок.

По ним передвигались массивные ноги бронзовотелых невольников. На плечах и в сильных руках рабы несли разукрашенные золотом, жемчугом, дорогими сукнами, шелками и кисеей носилки и паланкины. В них восседали чванливые вельможи.

Все это двигалось по направлению к дворцу радости и веселья, к дворцу Амугеи Мидийской – обители любви великого Навуходоносора и властной царицы Нитокрис из династии ассирийских правителей, – взбиралось вверх, запрудив дворы блистательной Муджалибы, неиссякающего источника наслаждений, приюта роскоши и расточительства.

Толпы гостей шумели в лабиринтах дворцов, лестниц, переходов, зал, анфилад, гостиных; в лабиринтах террас, у фонтанов и над прудами, на аллеях, обсаженных кипарисами, кедрами, агавами, плакучими ивами, катальпами, олеандрами и магнолиями; меж стен известняка и мрамора самых нежных тонов, из обожженного и глазурованного кирпича, из дымчатого и белого алебастра; меж стен, отделанных золотом и серебром, медью и бронзой, резьбой и рельефами, мозаикой из черного дерева, слоновой костью и самоцветами.

Плиты пола из турминабанда, мрамора, черного и розового гранита были устланы знаменитыми вавилонскими коврами и на пол-локтя усыпаны розами, в каждом зале разными.

Ападана, пиршественная зала о тысяче колонн, была усыпана кроваво-алыми розами, источавшими аромат, столь сладостный и пьянящий, что всякий, кто входил туда, невольно останавливался перевести дыхание. Ноги утопали в бархатистых и шелковистых лепестках; лицо ласкали прикосновения свисавших со сводов кедрового потолка гирлянд из лотоса и нарда.

У стен горели тысячи свечей, а колонны окружали весело перемигивающиеся светильники.