Вавилонские ночи

— Наступили нелегкие времена. Ролей все меньше, а если какие и предлагают, она стесняется за них браться, хотя понимает, что рано или поздно придется. Она могла бы отойти от дел — деньгами она распорядилась с толком, грамотно их вкладывала, — но не найдет, чем себя занять. Все варианты кажутся ей унизительными. Да и я не знаю ни одного достойного способа превратиться из нынешней звезды в бывшую.

— Звучит жестоко. Не похоже, что вы испытываете к ней сострадание.

— Это профессия такая — жестокая. Она могла бы уйти на покой, вести тихую и спокойную жизнь, заниматься благотворительностью. Или вернуться на театральную сцену, в конце концов. Что бы о ней ни говорили, она прекрасная актриса, профессионал высшего класса. Но дело тут не в актерской профессии, а в статусе звезды. Роли-то есть, она просто считает, что достойна большего. Знаю, ее это ранит, я все понимаю. Но — тут вы правы — я не слишком ей сочувствую. Мне нелегко видеть, как она мучается, но это не конец света. Ей же всего сорок три. Могла бы играть еще лет сорок. Вот я и говорю ей: вспомни про Кейт Хепберн и Лоуренса Оливье.

— А она что?

— Говорит, что Хепберн закончила тем, что снялась в «Рустере Когберне», а Оливье — в «Бетси»[17]. Она видит два пути: либо сбежать и затеряться в безвестности, как побитая собачонка, или оставаться на виду, превращаясь в карикатуру на самое себя. Говорит, Бобби Дай сделал правильный выбор, хотя мог бы еще повременить с этим делом.

Она пристально вгляделась в лицо собеседника, ожидая, как он отреагирует. Но так ничего и не разглядела.

— Вы ведь были с ним знакомы? — спросила она.

— Немного. Не думаю, что стоит брать с него пример.

— Но он ведь был хорош в своем ремесле? Я слышала, что говорят о нем актеры — что всегда следили за его новыми ролями, чувствовали его превосходство. Странно, но они все как будто его побаивались.

— Он их тоже.

— Вопрос в том, куда ему было двигаться дальше. Смог бы он достичь еще больших высот? За «Пожар» он получил «Оскара», и есть мнение, что на этот раз приз ему присудили действительно заслуженно.

— Смог бы он достичь новых высот? Не знаю. Дурацкий вопрос, вам не кажется? С каких это пор актерское ремесло превратилось в спорт? Ваша сестра рассуждает так, будто раньше была профессиональной бейсболисткой. В какой момент искусство сменилось деньгами и страхом?

— Да вы романтик. У вас с Анной много общего.

— Рано или поздно ей придется сделать выбор.

— От славы она не откажется, будет цепляться за нее зубами и пойдет по головам, если что. Но вы могли бы доставить ей радость и отвлечь от этих мыслей. Ей сейчас не помешало бы немножко переживаний, не касающихся истории с шарфом.

— Боюсь, я не из числа альфонсов. И никогда не завожу романов со своими клиентами.

— Ради Бога только ей об этом не говорите. Она нуждается в вашей защите. Какое вам дело до причин, главное, чтобы она была в безопасности. Разве не за это вам платят? А если сможете не попасться к ней в коготки — значит, вы молодец. Я бы с удовольствием поглядела на это со стороны.

— Вы так говорите, будто она племенной петух, гоняющий пеструшек по курятнику.

— А вы не смейтесь, во многом так и есть. Мужчины без ума от Анны, Анна без ума от мужчин. Это стоит видеть.

Когда они подошли к бассейну, Анна снова была в воде. Она сделала еще два впечатляющих круга — представление удалось на славу, — выбралась из воды и выглядела при этом как актриса в роли олимпийской чемпионки по плаванию. Черный купальник, хоть и закрытый, совершенно не оставлял простора воображению. Она запрокинула голову и, слегка изогнувшись и подняв руки, выжала воду из своих знаменитых медово-пшеничных волос. Все было проделано весьма искусно, а он был тонким ценителем. Анна вряд ли ожидала, что он тут же впадет в экстаз, подумал Шпандау, но было сразу заметно: она привыкла побеждать на всех фронтах.

— Не подадите мне вон то полотенце? — обратилась Анна к Шпандау. Пам почти неслышно застонала и закатила глаза. Шпандау протянул Анне полотенце, и та стала расхаживать вокруг: пусть он пофантазирует, будто она только что вышла из душа. Шпандау наблюдал за ее перемещениями и ждал. Наконец она закончила вытираться, взяла со столика темные очки и надела их. Потом улеглась в шезлонг и сделала вид, будто смотрит в небо.

— Памми, ты не попросишь Беттину принести нам кофе и бутерброды?

— Ну конечно, — ответила Пам. — Бегу и падаю. Может, мне еще принести твое летнее нижнее бельё? Или лучше с начесом?

Пам удалилась, не дожидаясь ответа. Анна сделала вид, что ничего не слышала. Тянулись томительные секунды. Шпандау смотрел на холмы и деревья за домом. Похоже, ему следовало что-то сказать, но он был не в настроении. Наконец она заговорила сама:

— Пам — моя сестра.

— Я заметил некоторое сходство.

— Мне частенько хочется ее придушить, — продолжала Анна.

— Да, — согласился Шпандау. — Родственники порой доставляют не меньше хлопот, чем прислуга.

— Вы всегда шутите с таким невозмутимым лицом, господин Шпандау?

— Да, мэм. Умение шутить с невозмутимым лицом и вести себя за столом — вот два столпа моей профессии.