Важенка. Портрет самозванки

— Как же ты здесь в Новый год, а? — Важенка была потрясена, что прекрасная Тата этой лучшей в году ночью будет плавать в мерзком запахе дезраствора и рыбы, еще какого-то тошнотворного больничного духа, знакомого с малолетства, — теперь так пахнет ужас. Одна-одинешенька, среди теток и вони, в казенной рубашке, по которой рассыпались жалкие фонтанчики цветов вперемешку с надписью “Минздрав-Минздрав”. Правильно написанный Минздрав. Минздрав вверх тормашками.

В туалет шли медленно. Тата маленькими шажочками, стараясь удержать между ног подкладную из пеленки. Важенка вела ее. Пропуская Тату в туалет, обернулась. Грязный желтый кафель за ними был заляпан кровью.

В трамвае она поняла, что абсолютно вымотана. Вагон трясло, и она, повиснув на поручне, не сопротивлялась, а, наоборот, даже подкачивалась ему в такт, чтобы еще сильнее подтвердить эту измученность. Перед глазами стояло бледное лицо со страшными проводками из носа.

— …Она такая мне: “Клипсы привези белые”. А я ей уже кофту свою везу, в горохах, помнишь, у меня. А потом будет: “Не надо шампанское детям, я противница”. Чё такого-то, скажи? Противница она.

— …Хотите ваш тортик подержу? Это же “Киевский”? А вот я люблю “Норд”. Я, кстати, в “Севере” с пятьдесят четвертого года работала. С самой Татарской…

На задней площадке пели.

Важенка ушла в начало вагона, отвернулась, вытерла мокрое лицо, павлопосадский платок поверх пальто перевязала на голову. Накрасила губы.

— Хватит, я сказала, меня дергать! Чего тебя надо? Дед Мороз будет, если не напьется!

В метро к ней подсел пьяный в дубленке. Шептал с волнующим акцентом, что он болгарин, что видел много красивых девушек, но такой хорошенькой, как она, — никогда. Важенка развеселилась, разрумянилась. Звал с собой отмечать Новый год в компании друзей. Уже на “Лесной”, шагнув с эскалатора, она вдруг переполошилась: чего это я? почему не пошла с ним? Классный же, иностранец, дубленка настоящая, не тулуп перешитый, вот дура-то!

* * *

В фойе плавал сизый дым, пол уже был заплеван конфетти, грохот музыки из телевизионной. Весь общежитский народец пребывал в каком-то лихорадочном движении. Из кухни густо тянуло чадом.

— Мамочка, с Новым годом! — кричала девица у междугороднего автомата. — Еле-еле до вас…

В волосах у нее веночек серебристой мишуры. Важенке вдруг стало ревниво, что она все еще не часть этой праздничной суматохи, — и веночек такой ей пойдет. Она ускорила шаг, разматывая платок на ходу, отвечала всем на приветствия. В рекреации Коваленко, отделившись от компании, долго мял ее в объятиях, дышал перегаром. Она громко смеялась, выгибалась назад.

В комнате Важенка сразу наткнулась на Дерконос в бигудях, которая примеряла за шкафом ее футболку “Мальборо”. Ковбой с лассо расплылся на могучей груди, а зубы лошади стали крупнее, казалось, еще немного, и она заржет в голос. Важенка задохнулась от возмущения — какого черта?

— Да я просто… ну всё, всё! Ты сдала, сдала, кстати?

— Марина, ты же мне все растянешь на хрен! Грудью, башкой в бигудях… Вот зачем ты туда влезла? — Важенка со злостью отшвырнула сапог. — Сдала. Четыре.

Салаты и картошку с курицей уже отнесли наверх, к мальчикам. На краешке стола, сдвинув в сторону очистки, бечевку, грязную посуду, устроились со стопками в руках староста с Толиком, вторым ухажером Дерконос. Глаза их лучились добротой. На блюдечке перед ними — половинка яйца, огурчик. Видимо, то, что не попало в салат.

— Провожаем? — буркнула Важенка, кидая сумку на кровать. — Хорошо сидим.

— Где хорошо-то, Важенка, — хмыкнул староста. — Посмотри на нас. Нам водку закусить нечем. У меня только одно яйцо!

Дальше оба зашлись в собственной идиотской радости. Красный староста беззвучно трясся на стуле, Толик почти хрипел. Важенка не выдержала и рассмеялась:

— Представляю себе ваши шуточки там, наверху, без нас!

— Не-е, не представляешь! — выдавил староста, утирая слезы.

Она уселась к ним и, махнув сразу целую рюмку, в лицах рассказывала про экзамен. Ветер и водка подпалили щеки. Недолго помучилась: можно ли про подмену? или молчать? Легко опустила момент с зачетками.

Уже проваливаясь в сон, бормотала заплетающимся языком, что прилегла на часик, чтобы без двадцати двенадцать ее обязательно, как штык, слышите, обязательно. Дерконос, я убью тебя!

Ее и разбудили, и кто-то даже честно стоял над душой, пока Важенка не села на кровати с закрытыми глазами. Вернувшись из туалета, она полезла на второй ярус, на кровать Лены Логиновой, чтобы снять со шкафа коробку с туфлями. Но, оказавшись наверху, она аккуратно укуталась в Ленину шерстяную кофту и блаженно заснула.

Она улыбнулась во сне, когда ровно в полночь одиннадцатый корпус, да и весь студгородок, содрогнулся от приветственного молодого рева навстречу новенькому 1983-му.