Вблизи холстов и красок. Дневник жены художника. Январь – июнь 1996 года

Мы поднялись в мастерскую, полезли на свою крышу с сугробами. Я снег перебрасывала, Гена снимал железо. Погода мягкая, красивый снежок. Родные, привычные для глаза горизонты вечерней Москвы, романтика крыши… Чувства мешаются – и горько, и сладко: прощай, старое, здравствуй, новое… (А какое? Удачное? Творческое?) И снова воспоминания, воспоминания…

Уходили со Столешникова уже в 1-м часу. Домой на Ленинградский приехали в час ночи.

Гена закусил и сразу лёг спать. Я ещё стирала, легла в гостиной в 3 часа ночи.

Уже скоро, уже на днях – развязка всей этой эпопеи под названием «Исход художника Доброва со Столешникова переулка».

17 января. Среда

Спали дома, на Ленинградском. Гена поднял меня ещё до 6, до будильника. В ванной вдруг – огромный таракан… Собрались, закусили – и к 8 на Столешников.

Гена сразу пошёл на стройку, Жора обещал прислать машину и рабочего. Мы стали всё железо стаскивать вниз, но вскоре Гена велел мне сесть у подъезда, сторожить, стал один выносить добро… Дом хотят ломать завтра, но фасад вроде оставят.

Утро… Столешников постепенно, но быстро набирает темп столичного дня: ревёт, клокочет стройка, снуют прохожие… Вскоре пришли и рабочие с прорабом. Сразу мат-перемат. Гена – в свитере Flash на груди, уже весь в мыле, пар от него валит. Несколько рабочих, молоденьких украинцев, стали Гене помогать – таскать вниз с 3-го этажа доски, железо. Рабочие со стройки сваривали, ставили ограду перед домом. Машина въехала в переулок со двора кузовом в арку. Стали грузить наше «богатство» на машину. Я чуть помогала (в шубе, в шали, в валенках). Прораб Иван матерился, мол, Жора велел грузить лишь то, что уже вынесено из дома. (А Гена там, наверху, взялся ещё доски с крыши отрывать, сбрасывать в мастерскую и потом носить вниз.) Скандал. Гена стал орать прорабу: «Вы мне две машины обещали дать на весь день! Я полгода ждал этого момента! Я сам всё делаю! Я не успеваю! Вот, смотрите…» – снял свою клубящуюся паром шапку и протянул прорабу. (Не ожидавший такого натиска прораб потом «по-своему» жаловался рабочим: «Зае…л, б…дь, на х…».) В общем, таскали, грузили…

Я стояла у подъезда, была «в гуще событий» и… искала «аналогии» смерти человека и «смерти» дома. Вот закрыли последний пролёт забора перед домом – так же закрывают глаза умершему человеку. Снос дома как погребение. И ещё поражал Гена – умением отстаивать свои интересы: не хотели доски сверху таскать, но таскают, грозились, что машина уедет, но ждут, пока всё погрузят. Кругом жизнь кипит – ездят машины, снуют люди – полная противоположность нашей теперешней тихой Таганке.

Погрузили наконец. Машина потихоньку поехала через стройку, я пошла за ней. Гена закрывал мастерскую, потом тоже подошёл к проходной. Тут Жора дал ему рабочего для разгрузки на Таганке – они сели в кабину и поехали. Я заспешила на метро.

Когда добралась до мастерской на Таганке, шла разгрузка, всё перебрасывали в сад через забор. Машина уехала. Гена, чуть живой от усталости, вернулся в дом. Но вечером Тактыков обещал перевезти железо, надо ехать снова. Гена мне: «У тебя за эти дни седая прядь появилась…»

После обеда и короткого отдыха опять поехали на Столешников. По тёмной лестнице там поднялись в мастерскую на 3-й этаж и стали ждать Тактыкова с машиной. Гена из подручного хлама соорудил длинный стол, сел: «Неужели я сегодня тут сижу в последний раз?..» Я в ответ: «Может, отпустишь меня в последний раз в родные магазины на Петровке?»

Отпустил ненадолго. Проститься. Запомнила в булочной роскошный шоколадный набор «Моцарт» в коробке в виде белого рояля – 555 000 рублей. Новые времена, новые товары, новые цены… А ещё, возвращаясь, увидела на бетонном основании забора у дома целую упаковку новых подпорченных книг «Спасти Италию!» из нашего книжного магазина. Брать никто не торопился…

Когда вернулась в мастерскую, Гена отрывал лаги в полу. Как-то смог сам снять и положить две чугунные трубы, которые подпирали балку крыши (ну и силища!). Уже стемнело. Потом при свече спускали по лестнице и лаги, и тяжеленные трубы вниз, в подъезд дома. Всё ждали Тактыковых – то наверху в мастерской, то на улице у подъезда… Вот идёт, шатается ещё совсем не старый бомж, весь в синяках, спрашивает меня: «А сколько времени сейчас?» – Я: «Наверно, уже полдесятого». – «А… вечера, да?»

Дождались наконец, приехали Тактыковы, стали грузить на прицеп «наше». А «своё» (дубовые двери, ещё что-то) они будут увозить завтра. Поехали на Таганку. Евгений Васильевич мало спал сегодня, возбуждён, с энтузиазмом рассказывал о своих зарубежных путешествиях (он директор Мосинтура) и о своём здоровом счастливом образе жизни: байдарки, дети, внуки. А потом, как бы шутя, завершил: «Вы мой должник теперь, должны написать мой портрет». И этим окончательно «подавил» Гену.

На Таганке всё сгрузили у ворот, и они уехали. Мы перетащили всё в сад. Марта радостно носилась, но почему-то совершенно не лаяла. В дом пришли уже в час ночи. Гена мрачный, молчаливый…

18 января. Четверг