Вблизи сильных мира сего

Это и заставляет меня столь подробно свидетельствовать о жизни Верхов. Сами же они ни за какие коврижки не приоткроют закулису своего бытия, то бишь Зазеркалье.

Ни Ленин, ни Сталин, ни Хрущёв, ни Брежнев, ни все другие, кто пребывал в этом первом ряду, завершая Ельциным, в своих многотомных писаниях ни словом не обмолвились и никогда не обмолвятся о позоре Зазеркалья, куда их вынесли карьера, судьба и течение истории.

Так случилось, что я был свидетелем вознесения некоторых последних правителей нашей страны. Происходило сие всё на тех же съездах-шоу. И хотя всякий раз в этих "взлётах" всё было вроде бы "по-своему", нечто мистически однозначное имело место быть.

Будто какая-то неведомая и непонятная для смертных сила выдергивала этих людей, ещё вчера доступных тебе и другим, и утаскивала на Верх в недоступное Зазеркалье.

Случай первый.

Предпоследний день XXIV съезда партии. Завтра выборы ЦК и заседание пленума, где будет избран Генсек, члены и кандидаты в Политбюро и секретари ЦК.

В кулуарах съезда лёгкий бриз-шепоток: "Кого же изберут "из новых" в "ПБ" и секретари ЦК?" Он доходит и до нашего редакционного зала под самой крышей Большого Кремлёвского дворца, потому что во время перерывов мы вместе с делегатами бродим в вестибюлях, пьём кофе, чай, закусываем в буфетах. Словом, общаемся с Верхами.

Изменения в Политбюро, как правило, всегда происходят на съездах. Исключение – чрезвычайные пленумы, когда меняются первые лица.

И вот, на XXIV съезде в ряду последних выступлений мой черед редактирования падает на речь первого секретаря Красноярского крайкома Владимира Ивановича Долгих. Недавний главный инженер, а затем директор Норильского металлургического комбината, он новичок в партийных Верхах. Этим я и объясняю его волнение, когда слежу за его речью по ТВ. Ещё бы, впервые выступает на съезде. Но ничего, пообтешется и будет, как все.

Минут через пять после окончания речи инструктор нашего отдела Гришкевич вводит в зал высокого черноволосого человека, непрерывно вытирающего платком пот. Такое бывает редко с понаторевшими ораторами. Иду навстречу.

— Владимир Иванович, я ваш редактор.

Знакомимся. Провожу его к своему столу. На нём бутылки с минеральной и другой водой. Ораторы после речи много пьют. Листаю исчерканные страницы машинописного текста, осьмушки и целые листы вставок от руки. Невероятно!

— Давайте разбираться, — вздыхая, говорю Долгих, а сам думаю: "Ну, подзалетел! Придётся ждать стенограмму и работать по ней. А там "слуховые" ошибки, и без самого оратора в них не разберёшься. И сидеть ему, рабу Божьему, со мною часа полтора".

Как можно деликатнее высказываю эту "перспективу", а он:

— Да, я согласен. У вас тут прохладно, тихо и боржоми холодный…

— Ну, тогда вперёд! — поддерживаю его и берусь за разлохмаченные листы речи.

Владимир Иванович уже отдышался, волнение почти исчезло, и, как только я увязаю в его вставках, он начинает объяснять, "какую мысль хотелось высказать здесь". И тут же виновато:

— Речь готова. У вас в парторганах всё выверено. И вдруг вчера, после вечернего заседания, мне говорят: "Надо поднять её до государственного звучания…" – И понизив голос дё шепота, доверительно добавляет: – Чтобы были всесоюзные проблемы. Ну, вот ночью и началось…

Неопытный в партийных интригах Долгих, видимо, принимает меня за большую шишку, узнав, что я работаю в ЦК. Гляжу в глаза моему собеседнику и пытаюсь узнать, догадывается ли он, зачем всё это ему было сказано? Кажется, знает. Кто-то, видно, из высоких партийных клерков, чтобы на будущее заручиться его благосклонностью, когда Владимир Иванович окажется в ЦК над ним. Явно знает, но нервничает. Ведь всё ещё может повернуться по-другому, потому что итог выдвижения кто-то связал с речью. Хорошо, если партийный клерк. А если там в "ПБ", да ещё Сам? Вот и волнуется выдвиженец, и уже несколько раз нервно спросил: "Ну, как я выступил?"

— Да, нормально.

Но он вопрошающе смотрит. Хочет и боится правды.

— Немного волновались. Но это и хорошо…

— Правда?

Почти два часа мы просидели над речью. На выпуске меня сильно не подгоняли, тоже, видно, понимали серьёзность момента. Да и время было!

Речь на утреннем заседании…

Владимир Иванович соглашался на все предложенные мной поправки, поспешно приговаривая: "Ага, так лучше". Или: "Хорошо, хорошо, вы же знаете, как надо".

На следующий день на заключительном заседании съезда Долгих был избран секретарём ЦК. В его обязанности входило руководство промышленностью страны.

Через год-полтора я встретился с ним на одном из совещаний в ЦК. С коллегой из сектора газет мы подошли к нему в перерыве, чтобы уточнить факты для информации в печать об этом совещании. Владимир Иванович, конечно, не узнал меня.

Подмывало спросить: "А что если напомнить ему о той речи? Но ведь не известно, кому будет больше неудобства: ему или мне?" И я прогнал эту мысль.

Второй случай.