Вчера

Происшествие могло иметь для меня непредсказуемые последствия, но разбирать инцидент прибыл командир полка (скука, чем ещё заняться…) и неожиданно стал охлаждать доложившего ротного, который вдруг в своем рапорте отметил мою давно замеченную им леность, политическую безграмотность и прочие недостатки, плавно переходящие в антисоветчину.

Комполка же, подумав, наоборот, к удивлению присутствовавших офицеров, похвалил солдата за строгое исполнение требований Устава караульной службы. «Если каждый раздолбай будет в неположенное время ошиваться у охраняемых объектов, мы не сможем крепить оборону любимой социалистической Родины, как того требует от нас Коммунистическая партия…» — сказал он. Таким образом, вместо дивизионной губы, про которую солдаты рассказывали всякие мрачные истории, я сподобился на косвенное признание моей правоты. Однако от несения караульной службы меня почему–то освободили. Так, на всякий случай…

Взводный сделал свои выводы и стал меня при всяком свободном миге натаскивать в спортзале, чтобы я своей хилостью не подвёл взвод во время предстоящих международных учений в июле. Восьмикратное подтягивание на турнике его не устраивало, он требовал не менее пятнадцати раз. Он также убедительно, с применением привычной ненормативной лексики, рекомендовал подтягиваться с отягощениями, например, привязывая к каждой ноге по пятикилограммовой гантели… Ещё настаивал на полусотне отжиманий. «Одолеешь пару сот отжиманий, любому в харю дашь без проблем!» — повествовал он. Сам он был действительно по–сибирски крепкий человек. Мог запросто левой согнуть дюймовый железный прут на ограде, над исправлением которого потом по его команде добрый час маялась пара салаг.

Для убедительности, каждую вторую ночь давал наряд вне очереди на мытьё полов в казарме, что, по его мнению, закаляло бойца ещё больше. Днём я имел вид сонной тетери да ещё замучили фурункулы. Мы, европейцы, очень страдали от перемены климата, и чирьи доводили нас до полного изнеможения. У меня их возникло штук шесть, на животе, на бедрах и под коленками, где тёрли кромки голенищ. В ларьке на законные сорок рублей вместо папирос (я курил тогда с ребятами гнуснейшую махру) приходилось покупать «Тройной одеколон» и непрестанно себя протирать.

И вот в последних числах июня во время одного из ночных бдений со шваброй я придумал неплохой вариант. Вздохнул поглубже, заорал благим матом и сел на пол. Подбежал дежурный по казарме. «Не ори, ребят побудишь, мудозвон!» — закричал он в ответ. Я объяснил на единственно понятном ему языке, что меня прихватил приступ аппендицита и скоро я помру, а он будет сидеть на губе за непринятие мер. Это убедило хлопца, и он позвонил по службе.

Через минут тридцать военный механизм СССР повернулся–таки на один щелчок колёсика, за мной приехала дежурная машина и повезла в госпиталь. Ещё через час я уже лежал на операционном столе. Должен сказать, что я не боялся провала. У меня со школьных лет часто бывали приступы хронического аппендицита, но все откладывал операцию, так как всегда не доверял врачам и боялся их зоологически. Но в данной ситуации я поступил как кошка, прыгающая из окна горящего дома в ненавистный ей пруд. Поэтому зевающий военный хирург запросто подтвердил диагноз и скомандовал — «На стол!».

И вот оно началось! Привязали руки и ноги. Сделали местное обезболивание, обколов область предстоящего хирургического вмешательства. Сердобольная, сказочно красивая ночью сестричка стала в голове и ласково гладила за ушами, тихонько подбадривая байками про необыкновенное мастерство хирурга. Послышались хрестоматийно–анекдотичные команды: «Скальпель… зажим… тампон…». В голове пронеслось знакомое с детства продолжение: «Спирт… огурчик… следующий!».

Вдруг в операционной погас свет. «Не бойся!» — сказала сестричка, сильнее удерживая меня тёплыми ласковыми ладошками и дыша мне в темечко. — «Видать, дизель полетел. У нас это по ночам бывает…»

Операцию заканчивали при свете керосиновой лампы типа «Летучая мышь».

После недельного лежания в госпитале мне дали освобождение от штатного несения службы на один месяц. Как раз через два дня дивизия была поднята ночью по тревоге и загремела на учения.

На период учений меня и ещё несколько выздоравливающих поселили в казарме при штабе дивизии, там же обитали солдаты из хозяйства замкомандира дивизии по тылу, шофёры — штабные и с хозмашин, а также воины–спортсмены, обреченные на вечные тренировки, но с льготным правом выезда на соревнования.

Меня приписали к хозвзводу и послали на фронт борьбы с антисанитарией вместе с одним веселым костромичом (кажется, его звали Володька) с приказом продезинфицировать все туалеты офицерского городка в десятидневный срок…

Фронт работ по наведению порядка в общественных туалетах офицерского городка оказался не менее протяженным, чем 2-й Украинский в 1944-ом — около тридцати дощатых скворечников, каждый на 8–10 посадочных мест, стыдливо разделенных символическими дощатыми перегородками на мужское и женское отделения.