Вчера

Полынь, наломанная зимой, горела без сушки и считалась у бабушки полноценной заменой дров. В степи дрова были несбыточной мечтой хозяйки. Но всё–таки, настоящим жарким топливом считался собранный солнечным летом на коровьем тырле кизяк. Его жёлто–серые лепёхи горели жарко и долго…

А то вот интересный сюжет вспомнился. Весной 42-го какая–то бредшая мимо беженка, смазливая бабёнка лет 25-ти, назвалась учительницей, и староста взял её в местную начальную школу, которую велели открыть немцы. На квартиру она напросилась к Евтушенкам. Когда районный жандарм во время своих визитов проверял дела хутора, то, зайдя в конце сентября в школу, открытием которой похвастался староста, он увидел там эту учительницу, которая ему приглянулась. Конечно, в дальнейшем он зачастил в наш хуторок с проверками, и ей ничего другого не оставалось, кроме как делать вид, что ей по душе его общество. Несколько раз жандарм был зван ею на чай, в связи с чем заходил в нашу хату.

Как–то раз произошел один очень щекотливый эпизод. Жандарм приехал на красивой пролетке, называемой дрожки, запряженной двумя лошадьми с румяным мужиком «за рулем». Фриц велел бабусе позвать из школы учительницу, благо, школа была в минуте ходьбы, наискосок от нашей хаты, сразу за кузней. Сеятельница знаний прибежала, предусмотрительно отпустив десяток разновозрастных учеников по домам, позволила галантному врагу чмокнуть её в щёчку и поцеловать ручку, забрызганную настоящими немецкими ализариновыми чернилами, и принялась готовить на стол, а жандарм, ведомый дедом, пошел под клён мыть руки, а быть может, и ещё кой за чем.

Когда всё было готово, он зашёл, пригибаясь, в «гостиную», потирая руки от предстоящего удовольствия, так как увидел раскрасневшуюся в хлопотах учительницу.

Он сказал ей какой–то комплимент и собрался было сесть на единственный стул, который всегда выбирал (ещё были две замусоленные колхозными задницами табуретки), входя в светлицу (этот стул, вернее, пара стульев, подарок Георгия старикам в 1939 году во время отпуска после дружественного визита кораблей Черноморского флота в Константинополь, тогда же дядя Жора привёз нам два ящика невиданных в то время апельсин, которыми я обжирался недели две), но он не усёк, что бабуся успела стул переставить. Неуклюжий двухметровый немец, основательно увешанный всевозможной амуницией, гремя, грохнулся на пол…

Он тут же вскочил, невероятно покраснев от оскорбления, страшно ругаясь по–немецки, и выхватил из кобуры револьвер. Видно было, что он способен на всё.