Вчера

Утром сплошное расстройство и бой с «Прозорливостью бытия», но все же до обеда умудрился написать 800 слов. В полдень переместился на кухню, чтобы сделать себе сэндвич до того, как Клэр вернется из Кембриджской цветоводческой школы. Я с удовольствием проглотил сэндвич, радуясь, что не нужно вести бессмысленный разговор с женой. Как ни жаль, но в последнее время ее общество меня расхолаживает. После обеда позвонил Камилле и заверил ее, что «Прозорливость бытия» продвигается неплохо.

– Ну слава богу! А то романисты редко дружат со сроками. Это факт. Но ты уложишься, правда?

– Хорошо, что в последние пару дней наконец-то утих говношторм вокруг моей статьи в «Санди таймс».

– Нам нужны говноштормы, чтобы продавать твои книги. Это самый раскрученный кусок прозы из всего, что ты написал. Не хочешь через пару месяцев сочинить продолжение?

Камилла добавила, что наш рекламщик Бен намерен забить наперед лучшее телевизионное время для интервью со мной – следующей весной, когда выйдет роман. И что после того бедлама, который вызвала статья, он весьма уверен в успехе.

Позже позвонил Роуэн, чтобы подтвердить время пресс-конференции в кембриджском Гилдхолле – 12 часов в субботу; удачно согласуется с тем, что закон о смешанных браках в пятницу будет направлен на подпись королеве. Я должен выжать все возможное из того факта, что состою в смешанном браке уже двадцать лет.

– Никогда не упускай шанса, Марк, если он сам плывет в руки. Это кардинальное правило политиков. Самое важное – все делать вовремя, если ты этого еще не понял.

Роуэн прав. Остаток дня я провел, набрасывая ответы на возможные вопросы журналистов и складывая их в PRESSCONF.DOC. Затем разобрал письма и другую корреспонденцию по выборам. (Боже, как я ненавижу эту бюрократию, – может, стоит нанять секретаря?)

Ужин с Клэр, которая провела полдня за приготовлением моего любимого кроличьего рагу. Мне всякий раз неловко видеть, как она батрачит на кухне – зачем она всегда так старается мне угодить? Когда она пытается быть хорошей девочкой, я чувствую себя вдвойне виноватым. Кролик получился восхитительным, но разговор был по-прежнему лишен интеллектуальной искры. Почему бы Клэр не увлечься изобразительным искусством или классической литературой? Пьесами Ибсена, операми Вагнера или Вирджинией Вулф? Что за хлам она вычитывает из этих дурацких женских журналов, которые валяются у нее на тумбочке? Почему я должен прикусывать язык всякий раз, когда мне хочется обсудить поворот сюжета в «Прозорливости бытия», и напоминать себе, что моя жена-моно никогда в жизни этого не поймет?

Остаток вечера провел, развалившись перед телевизором, и преуспел в опустошении бутылки «Шато Лафит Ротшильд» (1996) куда больше, чем в «Прозорливости бытия».