Вчера

Потом мы долго молчали, как бы отброшенные сказкой на невероятно далекое друг от друга расстояние. Со степи тянуло запахом шалфея, богородской травки, припаленной зноем. В небесах, яркие, горели звезды. За худым стеклом в избе похрапывал собравшийся в дорогу Васька, мой злой разлучник.

- Мы никогда больше не увидимся, - сказал я.

- Почему? А он (так она называла своего незаконного отца) говорил, увидимся.

- Утешал он тебя, как дурочку. Не увидимся.

Надя сползла с глиняной завалинки, уткнулась головой в мои колени. Я гладил ее узкую вздрагивающую спину, сдерживая слезы.

Вдруг из худого окошка просунулась рука и схватила меня за воротник рубахи.

- Идите спать, курята! - сказал басовито Васька Догони Ветер.

Утром до восхода солнца мы оба с Тимкой глядели через плетень во двор Васьки. Он запряг коренную, потом пристяжную лошадь, исподлобья бросая на пас сердитые и виноватые взгляды: все-таки он приходился нам троюродным дядей, и, наверное, совесть его была не вполне спокойна, что он оставлял нас одних. Он нахмурился, развязал мешок на телеге, отсыпал ведро муки и подал нам.

- Идите спрячьте, - сказал Василий, а сам скрылся в низких дверях сеней.

Я не двинулся с места.

Василий вынес на руках полусонную Надю, положил на телегу сверху мешков.

- Надя! - крикнул Тимка.

Она подняла черную, с перепутанными волосами голову, поморгала и, улыбнувшись блаженно-дураковато, снова упала лицом на мешок, прислонившись теменем к котлу.

Василий ястребом вскочил на телегу, разобрал вожжи, и кони вынесли телегу за ворота.

Только теперь я, кажется, понял, что мы с братом осиротели, что матери у нас нет, отец где-то воюет.

- Тимка! Что же мы с тобой делать будем? Ведь мама-то умерла, одни мы! - Я больно сжал уши брату.

Губы его растянулись, и он заревел.

Во дворе появился Никанор Поднавознов со своими сыновьями. С удивительным проворством они выламывали оконные рамы в избе, где жила Надя, тащили какие-то доски из сеней. Ветер с разбегу ударял в пустые оконные проемы.

Вдруг наша калитка распахнулась, и во двор влетела Надя.

- Никуда я без вас не поеду!

Подъехал Васька Догони Ветер, сказал хмуро:

- Собирайтесь в дорогу. Видно, судьба моя канителиться с вами.

Выехали мы на следующий день. В пути у меня сильно разболелась голова, потом начало тошнить.

- Это от родниковой воды. Зря пил в жару-то, - сказала Надя, прикладывая к моему лбу мокрый платок.

Василии с опаской поглядывал на меня. В глазах у меня рябило, иногда курганы с выжженной жухлой травой начинали кружиться, вдруг то небо падало на землю, т;- земля оказывалась выше неба. Иногда казалось: парящго коршун садится на мою голову, вцепившись когтями L?

лоб. Усилием воли я отгонял от себя эти противные картины и тогда видел перед собой черные глаза. Но мутная горячая волна захлестывала мое сознание, и я опять к, - чался где-то высоко между небом и землей. Опомнился я в тени дерева на станции железной дороги. Человек в очках стоял надо мной.

- Куда вы его везете? У него сыпняк. Положите в садик рядом вон с теми горемыками, санитарка подберет.

- Где она, санитарка-то?

- Нынче одна санитарка - смерть. Ничего, справляется, зараза, походя валит человеков.

Удивительно покорно дал я снять меня с телегп отнести в садик и положить рядом с каким-то бредившим больным. Повернувшись на бок, я уставился взглядом на колесо телеги. Обод и втулка стояли на месте, а сшшы крутились. И я слышал голоса:

- Поблюдите за парнем. Возьмите вот пристяжную за труды. Через месяц я вернусь за ним.

- Ладно, помрет - мы не ответчики.

Колесо телеги завертелось вперед, потом назад, потом опять вперед и назад. И так оно крутилось бесконечно долго. И мне было больно в голове и тесно в груди оттого что колесо никак не наладится в своем вращении. Вдруг оно рассыпалось, спицы утоныпплись до размера вязальных игл, и иглы эти, вертясь и кружась, как остья ячменя на ветру, стали складываться в какое-то очень стройное здание. Но вдруг это здание рухнуло, и опять все снова началось.

Кто-то поднес к моим губам медную из орудийного патрона кружку с водой, и я увидал большую, как у отца моего, руку.

- Эх, дитё, дитё, видно, многое узнал за своп младые годы, - сказал кто-то.

- Голова вся в рубцах, спина в заплатах, нога будто укорочена... Куда его?

- Где все, туда и его.

- Не жилец он, вот что.

- Ну, об этом пусть у родителей ное! сердце.

А по степи все катилось и катилось огромное колесо на его ободе был распластан я, и то лицом в душную пыль кидало меня, то подымало к медному, пышущему зноем небу...

Частъ вторая

1

Желто-суглинистой окраски коршун клекотал на моей груди, долбил железным клювом меж бровей. Меркнул свет. Медленно выплывал я нз тяжелого мрака беспамятства. Временами мгла рассасывалась, в седом тумане качались над землей нежнейшего рисунка деревья, призрачные, как маревое в степи виденпе? Не успев прозреть, я снова слепнул в кромешной тьме... Через мою втоптанную в пыль голову скакали косяки диких безглазых коней.

Но вот однажды замер стон степи, умолкнул скрип колес, и в уши мои просочился голос с хрипотцой: