Вчера

Я скитался по деревням, прося милостыню, воруя овощи и фрукты. Я прятался в товарных поездах, ехал на попутных грузовиках.

Наконец, сам того не заметив, я очутился в другой стране, в большом городе. Здесь я тоже продолжал попрошайничать и воровать, чтобы выжить. Спал я на улице.

В конце концов я был арестован и угодил в полицию. Меня отправили в подростковый приют для мальчиков. Тут содержались юные правонарушители, сироты и бездомные бродяги вроде меня.

Я не стал называться Тобиашем Хорватом. Я придумал себе другое имя, составленное из имен отца и матери. Теперь меня звали Шандор Лестер, я считался «военным сиротой».

Мне задавали кучу вопросов, долго разыскивали во многих странах моих выживших родственников, но Шандор Лестер так никому и не понадобился.

В приюте нас сытно кормили, мыли, обучали. Директриса была красивая, элегантная, очень строгая дама. Она стремилась к тому, чтобы мы выросли хорошо воспитанными людьми.

Когда мне исполнилось шестнадцать лет, я смог покинуть приют и выбрать себе профессию. Захоти я обучаться какому-нибудь ремеслу, я мог бы продолжать жить в приюте, но я не переносил директрису, строгие рамки расписания и необходимость спать по нескольку человек в одной комнате.

Мне хотелось начать как можно быстрее зарабатывать, чтобы стать полностью свободным.

И я пошел рабочим на фабрику.

Вчера в больнице мне сказали, что я могу возвратиться домой и начать работать. Ну что ж, я отправился домой и первым делом спустил в унитаз все таблетки, которые мне насовал врач, розовые, белые, голубые.

К счастью, была пятница и до начала работы у меня оставалось целых два дня. Я воспользовался этим, чтобы походить по магазинам и забить продуктами холодильник.

В субботу вечером я нанес визит Йоланде. Затем вернулся к себе, выпил несколько бутылок пива и начал писать.

Я думаю Теперь у меня осталось мало надежды. Раньше я все время искал, не сидел на месте. Я ждал чего-то. Чего? Этого я и сам не знал. Но мне казалось, что жизнь не может быть лишь такой, какая она есть, иными словами, ничем. Жизнь должна быть чем-то, и вот я ждал, когда оно наступит — это что-то, и искал его.

Теперь я думаю, что ждать нечего, и потому сижу в своей комнате на стуле и ничего не делаю.

Я думаю, что где-то там снаружи есть жизнь, но в этой жизни ровно ничего не происходит. Ничего для меня.

Для других, может, что-то и происходит, вполне возможно, но это меня не интересует.

Я сижу здесь, на стуле, в своей комнате. Немножко мечтаю, так, не по-настоящему. Да и о чем бы мне мечтать? Я сижу здесь, вот и все. Не могу сказать, что мне хорошо, но я сижу здесь не для того, чтобы мне было хорошо, совсем напротив.

Я думаю, что не делаю ничего хорошего, сидя вот так, в бездействии, и что в конце концов мне все равно волей-неволей придется встать с места. Я ощущаю смутное неудобство оттого, что сижу ничего не делая целыми часами, а может, и днями, не знаю. Но я не нахожу никакого повода для того, чтобы встать и приняться за какое-нибудь дело. Не знаю, ну просто не представляю, чем я мог бы заняться.

Конечно, неплохо было бы навести хоть какой-то порядок в комнате, прибраться, что верно, то верно. У меня тут грязновато, намусорено.

Нужно бы, по крайней мере, встать и растворить окно — комната пропахла табачным дымом и затхлой гнилью.

Но меня это не смущает. Или же смущает недостаточно сильно для того, чтобы я встал. Я свыкся с этой вонью, я уже не чувствую ее, просто думаю, что если кто-нибудь случайно зайдет…

Но этот «кто-нибудь» не существует.

И никто не заходит.

Чтобы хоть чем-то заняться, я принимаюсь читать газету, которая валяется на столе с того времени, как я ее купил. Но я, разумеется, не даю себе труда протянуть руку за газетой. Я оставляю ее там, где она лежит, и читаю издали, однако прочитанное тут же вылетает у меня из головы. Тогда я перестаю делать над собой усилие.

Я и без того помню, что на последней странице газеты молодой человек — ну не очень молодой, такой, как я, — читает ту же самую газету, сидя в круглой шикарной ванне; он просматривает объявления и биржевые котировки, он наслаждается отдыхом, у него под рукой, на бортике ванны, стакан дорогого виски. Он прекрасно выглядит — красивый, веселый, умный, в курсе всего на свете.

Мысль об этой картинке вынуждает меня вскочить и бежать в кухню, чтобы исторгнуть рвоту в умывальник — отнюдь не шикарный, а по-хамски прибитый к стене. И все, что извергается у меня изо рта, зловонной массой забивает эту жалкую раковину.

Меня очень удивляет количество мерзкой блевотины, вдвое превышающее все, что я мог съесть за последние сутки. Разглядывая эту гадость, я чувствую новый позыв и торопливо выхожу из кухни.

Я иду на улицу, чтобы забыться, и прогуливаюсь, как все нормальные люди, но только на улицах нет ничего, кроме людей и магазинов, ну ровно ничего.