Вчера-позавчера

Оглядел Ицхак свою работу и порадовался, как мастер, которому повезло получить работу у щедрого человека, где не нужно было изворачиваться и экономить на красках. Только собрался он вытереть свои кисти, попался ему уличный пес с короткими ушами, и острым носом, и жиденьким хвостом, и шерсть его то ли белая, то ли коричневая, то ли рыжеватая; из тех собак, что бродили по Иерусалиму еще до того, как вошли англичане в Эрец. Поднял Ицхак одну из своих кистей и не знал, то ли он хочет пригрозить ею псу, то ли вытереть ее о его шкуру. Высунул пес язык и уставился на него. Нельзя сказать, что ему захотелось лизнуть кисть, ведь краски – соленые, а собаки не любят соль, но не хотелось ему, чтобы хозяин кисти убрал свою кисть так просто. Протянулась рука Ицхака, и кисть заплясала у него в руках. Направил он кисть в сторону пса, и пес тоже потянулся к Ицхаку; погладил Ицхак собаку по спине, как писец, который разглаживает бумагу перед тем, как начать писать. Потом убрал руку, окунул кисть, нагнулся к псу и вывел на нем несколько букв. Мы не знаем, намеревался ли он с самого начала написать то, что написал, или потом показалось ему, что он обдуманно написал это. Однако к чему нам сомнения эти, посмотрим лучше на его действия. Итак, не остановился один, пока не были выведены на другом каллиграфическим почерком буквы слова «собака». Шлепнул он пса по спине и сказал ему: «С этих пор не ошибутся в тебе люди, но будут знать, что ты собака. И сам тоже не забудешь, что ты собака».

Приятно было ему, псу, прикосновение человеческого существа с этим капающим инструментом в разгар жаркого лета, когда земля стерта, и воздух сух, и нет ни капли влаги в Иерусалиме. Поэтому нет ничего удивительного в том, что он не убежал, он еще надеялся, что накапают на него еще влаги. Увидел Ицхак, что пес стоит и смотрит на него. Сказал ему: «Что, ты хочешь еще? Достаточно, собака, что я потратил на тебя кисть, полную краски». Вильнул пес хвостом и залаял жалобно. Улыбнулся Ицхак и сказал ему: «Ты ненормальный? Ты что, хочешь, чтобы я расписал твою шкуру, как у тигра, или хочешь, чтобы я раскрасил твое имя золотом?» Поднял пес свой влажный нос и заскулил едва слышно и льстиво. Зачесалась у Ицхака рука, как чешутся руки мастера от нетерпения перед началом работы. Вытер он ее о штаны, чтобы избавиться от этой щекотки, но она чешется еще сильнее. Окунул он кисть и протянул руку. Потянулся к нему пес и уставился на его кисть, будто притянутый любопытством. Но на самом деле не было тут любопытства, а было тут страстное желание; приподнялся он немного и еще приподнялся немного, пока не осталось между ним и кистью почти никакого расстояния. И начала краска капать. Не успела обсохнуть кисть, как уже было написано на собачьей шкуре – «сумасшедшая собака».

Оглядел Ицхак собаку и остался доволен. Когда наши раввины, жившие в Эрец Исраэль, предавали какого-либо человека анафеме, они привязывали бумажки к хвостам черных собак, писали на них: такой-то, сын такого-то, предан анафеме, и отпускали собак бегать по всему городу и предупреждать людей, чтобы те отвернулись от него. А вот писать на шкуре собаки не догадался до него ни один человек в мире. Хотя – нет ничего нового под солнцем, все, что человек делает и сделает в будущем, уже делали до него и до тех, что жили до него. И сейчас еще помнит Иерусалим, как однажды предали анафеме одного «умника», который хотел изменить что-то в городе без согласия на то «Хранителей стен»[62]; собрали они тогда стаю собак и написали на их шкурах: вероотступник такой-то и такой-то отлучен и предан анафеме. Огляделся Ицхак по сторонам, как мастер, которому удалась его работа и ему хочется убедиться, что и другие видят это. Был полдень, время обеда, и не было ни души на улице, и даже тот, кому нечего есть, сидит у себя в комнате оттого, что стыдится своей нищеты. Пожалел Ицхак, что никто не видит. Однако утешился, что увидят – потом. Дал он пинка псу, пусть бегает по городу и прославляет его деяния. Разинул пес пасть и взглянул на него с удивлением. Только что заботился тот о нем с любовью, а теперь пинает его? Перевел он взгляд на ноги Ицхака. Глаза этого человека улыбаются, а ноги сердятся? Неужели ноги его не знают, что он улыбается? Так или иначе, пес упал духом, и кончик его носа похолодел. Опустил он хвост и стоял униженный, с опущенным хвостом. Позабыл Ицхак о собаке, увязал свои кисти и собирался пойти к заказчику за деньгами. Вскинулся пес и начал вертеться у него под ногами. Поворачивает Ицхак в одну сторону – идет пес за ним, поворачивает в другую сторону – плетется пес за ним, и повсюду поднимает пыль. Прикрикнул на него Ицхак грубо и отогнал его. Развернулся пес под ногами Ицхака и поднял морду к его кисти. Задел ведро с краской и чуть не опрокинул ведро себе на морду. Ударил его Ицхак ногой так, что полилась кровь. Взвизгнул сдавленно пес, и завыл, и вскочил на ноги, и бросился бежать.

2