Вчера-позавчера

Гальперин начал новый танец, изображая юношу, который буквально летит к невесте, но, когда он приблизился к Мире, та отвернулась от него, бросая на него при этом через плечо зазывные взгляды, как невеста, которая уговаривает возлюбленного идти за ней. Но как только он приближался к ней, чтобы насладиться созерцанием невесты, она уклонялась и отдалялась от него, сгибая руку дугой и поглядывая на него оттуда. Рванулся он, просунул голову ей под руку и так продолжал танец.

Погладил Гордон бороду и спросил Хемдата: «Фрицель, что ты скажешь на это?» Кивнул Хемдат головой и сказал: «Великолепно, великолепно!» Но по его прохладному взгляду видно было, что у него на душе совсем другое. Зажал Гордон свою бороду в ладони и сказал: «Что гложет сердце нашей молодежи? Вот уже почти шесть лет, что я здесь, в Эрец Исраэль, и на каждом шагу вижу я наших юношей, печальных, точно в трауре. Может быть, из-за того, что не видно больших перспектив для нашей работы в Эрец, вы грустите? Или сердечные переживания важнее в ваших глазах работы на Земле Возрождения до такой степени, что вы не находите немного утешения для ваших душ и не можете забыть свои личные беды?»

Часть десятая ПРОДОЛЖЕНИЕ

1

Соня пришла, и с ней — Яркони. Встал Ицхак со скамьи и уступил ей свое место. Между Ицхаком и Соней не было ни любви, и ни ненависти, и ни ревности, и ни злопамятства. Все то время, что были они дороги друг другу, были один подле другого; с тех пор как отдалились, вели себя подобно другим парам, которые разошлись. Человек свободен в своем выборе, хочет — приближается, хочет — отдаляется, а если отдаляется — нет тут трагедии, и, когда встречаются они в обществе, не устраивают комедию и не бегают друг от друга. Соня уже перестала думать об Ицхаке, и Ицхак перестал думать о Соне, а с тех пор, как познакомился с Шифрой, не пытался уже сблизиться с Соней. Соня не интересовалась делами Ицхака, и Ицхак, который опасался вначале, что будет вынужден рассказать ей все, больше этого не боялся, потому что Соне есть дело до всего мира, но только не до Ицхака.

Усевшись, она подняла глаза, и взглянула на него, как будто только сейчас заметила его, и сказала: «Ты все еще здесь?» Ицхак не знал, что ответить ей: извиниться перед ней, что все еще не вернулся в Иерусалим, или согласиться с ней, что все еще он здесь? Кивнул ей головой и промолчал. Засмеялась Соня и сказала: «Раз я вижу тебя, так ведь ясно, что все еще ты здесь». И, еще продолжая говорить с Ицхаком, перевела взгляд на Яркони.

Яркони был грустный и удрученный. Заметно было, что на душе у него тошно и тяжело. Но ведь совсем недавно он радовался! Сидела Соня и размышляла о мужчинах, с которыми была знакома: о «русском» журналисте и о Грише, о Рабиновиче и об Ицхаке. Кроме Гриши, этого исчадия ада, который вечно злился, никто не вел себя так с ней, как Яркони. Скривила она рот и хотела обидеться. Но тут вспомнила она те мгновения, когда его руки лежали на ее голове, а ее голова лежала на его груди, и показалось ей, что все годы ее жизни — ничто по сравнению с этими минутами. Веснушки на ее щеках заплясали, и на сердце стало весело, будто все еще Яркони стоит и гладит ее волосы. Не так гладит, как тот, кто делает это машинально, чтобы успокоить, и не так, как тот, что, встречаясь с любой девушкой, гладит ее по головке, а как человек, которым движет любовь. На этот раз она убрала свое «я» перед чудом и была убеждена, что это не прервется никогда. Вдруг все изменилось. Что привело к перемене? Почему он грустит? Ведь ему следовало бы радоваться? Снова взглянула она на него и хотела сказать ему что-то. Но когда увидела его лицо — промолчала.

Отвернулась Соня от него и закрыла глаза. Исчезло его печальное лицо, и встал перед ней веселый юноша, чьи нежные пальцы перебирают ее волосы, а глаза смеются и смотрят ей в глаза, и она тоже смеется неслышно. Веснушки на ее щеках задрожали, и горячий румянец покрыл ее щеки. «Почему ты не радуешься, как я?» — хотела спросить его Соня и потянулась к нему, чтобы взять его руку и приложить к своему сердцу. «Гляди, — хотела сказать ему, — гляди, сердце мое трепещет!» Открыла она глаза и поразилась: все было, как во все остальные вечера. Но все-таки что-то изменилось. Не потому, что Михаэль Гальперин и Мира Рамишвили танцевали как единое целое, и не потому, что Гордон и Бреннер попали сюда, а потому — что Яркони здесь. Вдалеке увидела она Хемдата. Хемдат тоже не радуется. Уж конечно не потому, что Шамай заигрывает с Яэль, а потому… Не успела она разобраться в этом, как вернулась к мыслям о Яркони. «Как нежные розы, расцветут твои уста», — это не поэт сказал, а о Яркони сказала она так, и веснушки на ее щеках стали похожи на червонное золото. И уста эти, нежные розы эти, целовали совсем недавно ее смеющиеся губы.