Вчера-позавчера

Привыкли товарищи наши в Эрец Исраэль называть комнатой любое помещение с потолком. Если нет в стенах проломов, называют такую комнату — великолепной. Но комната Хемдата и в самом деле была хороша. Комната эта — совершенно отдельная, и есть в ней пять окон. Из одного окна — видим Средиземное море, которому нет конца, и из другого окна — видим зеленые плантации, которым нет числа; из одного окна — видим долину, по которой поезд проходит, а из другого окна — видим пустыню, где потом Тель-Авив построят; и еще одно окно смотрит на Неве-Цедек. И как хороша комната снаружи, так хороша внутри. Потолок ее выложен панелями, и стены выкрашены в зеленый цвет, и зеленые занавеси висят на окнах. И когда дует ветер, колышутся занавески, как веер. И мебель настоящая есть там: стол, и стул, и табурет; и есть лампа, и керосинка, и чайник, и стаканы. Занавеска натянута в углу комнаты, и одежда Хемдата висит за этой занавеской. И нет там пыли. И это не преувеличение, а сущая правда. Поэтому любит Хемдат свою комнату. В особенности любит он тот маленький балкон, что перед комнатой, который смотрит на долину, по которой проходит поезд. Вьется железнодорожный состав по долине, и дым паровоза поднимается кверху. А внизу под балконом разбит маленький садик, и лимонное деревце цветет в нем, и колодец есть там. Двор окружен стеной, на которой днем лежит солнечный свет, а ночью гуляют тени. И тишина там, в саду и на дворе. Хозяйка дома готовит еду, дочери ее шьют себе платья, а хозяин дома напевает на турецкий напев нигун рабби Исраэля Наджары[89]. Еще одна семья была там: старик, его жена и их дочь, немцы из остатков темплеров[90]. Старик уже оставил свои дела, и сидел, и писал письма родным, которые уже умерли. А дочь готовилась поехать к своим родственникам в Германию, там она надеялась найти жениха, так как молодые люди в Шароне, и в Вильгельмии, и в Иерусалиме, и в Хайфе испортились и даже некоторые из них пляшут с девушками. Поэтому родители посылают ее на свою родину, где все еще есть неиспорченные молодые люди.

Поскольку комната, балкон, двор и соседи — приятные и тихие, то и Хемдат тоже старается не шуметь и не приводить гостей к себе домой. Но если гость заходит к нему, наполняет он водой чайник и варит ему кофе или выпивает с ним стакан вина, так как вино и кофе всегда есть у Хемдата: вино веселит сердце, а кофе бодрит и помогает работать. И хотя он ничего не делает, не переводится кофе в его доме: если удостоится он того, что сможет писать, не придется ему искать кофе.

Итак, пошла вся наша компания к Хемдату. А Соня торопит их, чтобы поспешили они и не плелись так, потому что жаждет она увидеть комнату Хемдата, про которую много слышала. Пустились они в трудную дорогу по песку с гребня в низину и из низины на гребень. И так как путь был тяжел, взяла Яэль Шамая под руку. Соня тоже хотела взять Яркони под руку и опереться на него, но Яркони предпочитал идти один. И потому прошагал он несколько шагов вперед, вырывая волоски на тыльной стороне своей правой руки, и не заметил Соню или сделал вид, что не заметил. Закусила Соню губу, и протянула свою повисшую руку по направлению мансарды Хемдата, и сказала: «Темно. Нет там света». Сжала Яэль локоть Шамая и сказала: «Он уже спит».

Сказал Шамай: «Тихо, ребята, тихо! Жаль, жаль, что он живет один. Если бы не это, мы бы проделали с ним то, что сделали с Мильцманом, когда он жил в доме Литвиновских. Однажды вечером отправилась вся семья на концерт, и Мильцман остался один — схватило ему голову, или печенку, или селезенку, или почки. Пошли мы к нему, а он спит. Привязали его к кровати и перетащили его вместе с кроватью в спальню господина и госпожи Литвиновских. И когда они вернулись с концерта и обнаружили его… — Тут принялся Шамай хохотать и снова сказал: — И обнаружили его….» — и опять захохотал, пока не покатился с Яэль в песок. Сказала Соня: «Зажми свой рот, человек, ведь ты будишь Хемдата». Снова Шамай проговорил: «И обнаружили…» — и опять захохотал. Положила Яэль руку ему на губы, чтобы подавить смех. Защекотали его губы ей руку, и начала она тоже хохотать.

2