А вода больше всего нужна была сейчас Ракели: чтобы отваром одной ей известных трав омыть с себя сажу и выгоревшую напрочь плоть и превратиться из угольно-чёрной в бронзово-шоколадную. Иссохшая в пламени кожа её немного отмякла под действием снадобья и не была больше похожа на подгоревший окорок. Ненужные глаза она вынула и тем же отваром промыла опустевшие глазницы. Сгоревшие рыжие волосы, которые были так густы и пышны когда-то, заменила рыжим париком, сплетённым из умело высушенных трав. В конце концов стала она похожа не на отвратительные останки человека, а на жительницу какого-нибудь затерянного в Африке племени, и даже отсутствие глаз не портило её лица, а придавало ему оттенок умудрённой печали.
Но несмотря даже на это преображение, не стало с того дня Ракели жизни в Глосдэйле. Её чурались, смотрели косо, зажимали носы при её приближении, а иных и тошнило — ничего не поделаешь, не у всех желудки и нервы крепкие. И звали её не иначе как «Огарок». О былом почтительном интересе и речи не было. Тогда Ракель не жалея ушла из деревни и стала жить под старым мощным дубом в Сизом Кроме, если такое существование можно назвать жизнью. Снесла туда всё, что уцелело из хозяйства, приставила к дубу какой-никакой шалаш, в нём и пряталась в непогоду. Была одна каждый день и всякую ночь, и вечера и утра проводила в немом одиночестве. Никто теперь не шёл к ней за советом, никто не спрашивал зелья, никто не приносил свежей сплетни про бедокура кузнеца Огви или простушку Диммели, что вечно попадёт в какой-нибудь переплёт; никто не торопился первым принести весть о свадьбе или похоронах.
Дни шли за днями, ничего не менялось в жизни мало кому интересной деревушки Глосдэйл, и происшествие с Ракелью стало уже забываться, как забывается рано или поздно всё — и хорошее и плохое. Люди забываются теми, кто их любил, и не только любовь, но даже ненависть проигрывает времени, и уж куда дальше, если забываются сами боги, и на смену им приходят новые.
Дни шли за днями и никто уже не говорил «Сегодня приходила Ракель Огарок — купить свечей, сыру, крынку молока и кусок мыла… Как думаешь, мыло-то ей на что?» Кажется, к ней, к её новому облику, привыкли, и лишь немногие теперь по-прежнему отворачивались при встрече и торопливо осеняли себя крестом. И уже никого, кажется, не тошнило — ко всему привыкает человек.