Вчерашнее завтра: как «национальные истории» писались в СССР и как пишутся теперь

Несовпадение фаз европейского «транзита», модернизационные срывы порождают гибридные и превращенные формы этнических национализмов. В нацизме и его философско-исторических «видениях» своеобычно сопряжены почвенное антизападничество и белый расизм германофильского толка. К ним примешаны отредактированный для бюргера коммунистический утопизм, языческая концепция цикличности истории (обновление через хаос — национал-социалистическую революцию и экспансию «арийской расы»), научный рационализм (созидание целеположенного «нового порядка»), обращенный здесь против своей прародительницы — иудейско-христианской культуры. Всё же определяющим мотивом этой идейно-теоретической какофонии является национализм: социалист с позиций гитлеровского социализма — тот, кто готов рассматривать цели нации как свои собственные, потому что для него нет более высокого идеала, чем благосостояние нации.

Другая версия социализма — марксизм — может быть истолкована в виде реакции космополитически ориентированной части интеллектуалов, озабоченных бедствиями социальных аутсайдеров эпохи «фабричных труб», на жёсткие общественные практики национальных капиталов и государств, обустраивающих собственные культурно-политические цитадели в ходе формирования новых мироотношений. Логика национально-государственного развития весомее аргументации социального экуменизма. Дело «всесветного пролетариата» оказалось в заложниках национальной мистерии. В годы Первой мировой социал-демократия поддержала свои правительства. Советское руководство обратилось к великорусской державной идее, прикрытой интернационалистской риторикой. Отечественная история вновь предстала, в соответствии с традицией имперской историографии, как преимущественно история русского национального государства.

Либерально-демократические традиции западной науки, корпоративный этос научного сообщества, предписывающий избегать влияния политической и идейной конъюнктуры, подкрепленные процессами социально-культурной интеграции внутри западного мира во второй половине XX века, во многом обесценили этнонациональные предпочтения в историографии. Те или иные ученые, апеллируя к состоянию современного западного историознания, в том числе к опыту собственного творчества, могут — и вполне искренне — отводить упреки в этноцентризме «своих» историографии. Однако об этноцентризме как родовой мете исторического знания нельзя судить, обращаясь к изыскам иного знатока средневекового города.

Этноцентризм — вензель всей национально-государственной историографии. Он явственно обнаруживает себя в школьных и вузовских учебниках, энциклопедической литературе как бы в обезличенной форме: авторство учебника и энциклопедии, этих сконструированных сводов исторических сведений, — понятие, как правило, весьма условное. Не меньше этноцентризм говорит о себе тем, о чем он умалчивает. Скажем, в немецких историознании и исторической публицистике только со второй половины 90-х годов минувшего века стала более открытой дискуссия о Третьем рейхе. Освещаются вопросы, которые до того были не в чести у литераторов: об участии частных лиц в антисемитских преступлениях, о жестокосердии солдат и офицеров вермахта в отношении гражданского населения в 1939–1945 годах.

Актуализация проблемы этноцентризма исторического сознания на опыте российской историографии XX века предполагает учёт особенностей этносоцио-политической ситуации российского сообщества и характера её эволюции. В отличие от Запада, Россия и регионы бывшего СССР переживают период национально-культурной трансформации. Особые затруднения встают на пути исследователя, намеревающегося обратить свои взоры на проявления этнонационального сознания в историографии советского периода. Проблема эта, несмотря на её теоретико-познавательный потенциал, выделение этнологии и этнологически оснащенной истории в качестве заглавных дискурсов в историческом познании 80–90-х годов XX столетия остаётся в целом не разработанной.

В советское время она или не рассматривалась вовсе, или ставилась в тенденциозной политизированной форме (национальная история как эквивалент антимарксизма либо национал-уклонизма в большевизме). Историческая наука в России и других государствах ближнего зарубежья демонстрирует отсутствие устойчивого интереса к проблеме (будь он сформирован, следовало бы говорить о новом направлении в историознании). Кроме того — иную идеологическую тенденциозность в оценках истоков национально-исторической мысли, перипетий культурно-исторического развития.

В советологической историографии, развивавшейся под знаком доктрины «школы тоталитаризма», в исследованиях приверженцев которой история и политология практически сливались в единую научную дисциплину, проявления национальных идей в провинциальной исторической литературе советского периода оценивались в качестве контркультурных форм, которые были практически сведены на нет советским марксизмом, игравшим роль принудительной моноидеологии.