Вчерашняя вечность. Фрагменты XX столетия

Она лично руководит его экипировкой. Скромно, но прилично. Ни в коем случае не бросаться в глаза, но так, чтобы люди видели, что порядочный человек. Хорошо бы ещё что-нибудь нацепить. Что-нибудь патриотическое. Роется в деревянном блюде с брошками, клипсами, бусами. Вот это будет в самый раз. Алый эмалевый значок “40 лет ВЛКСМ” красуется у писателя на лацкане пиджака.

“Теперь уже поздно”.

“Что поздно?”

“Поздно вступать”.

Он думает, что этот значок носят только старые комсомольцы. Он никогда не состоял в комсомоле.

“Почему?”

Он пожимает плечами. Так получилось. В эвакуации никакой комсомольской организации не было, и вообще обо всём этом забыли во время войны. В университете вступать было неудобно – когда все давно уже комсомольцы. Да и зачем?

“Призрачная организация”, – сказал он.

“Ты так думаешь? – Она усмехнулась. – А вот сейчас увидишь”.

Что-то похожее на солнце проглядывает в прорехах серовато-молочных облаков, добрались до бывшей Волоколамской заставы, оттуда троллейбусом, и вон оно, видное издалека, бетонно-стеклянное, с уходящими ввысь рядами окон, с огромными буквами над крышей во всю длину фасада. Вслед за спутницей писатель вступил в просторный вестибюль.

Что-то есть в его внешности, неуверенной походке, притягивающее бдительный взгляд грозного швейцара с лицом мопса. Мимо, мимо... Презрительные девицы с наклеенными ресницами в низких креслах за столиками чёрного стекла, папироса между двумя пальцами, высоко закинутые ноги, коленки в апельсиновых чулках. То ли кого-то поджидают, то ли так положено – чтобы в креслах полулежали модные красотки. Племянница – но теперь она уже не была племянница, она превратилась в таинственную незнакомку, в столичную штучку, в девушку из высших сфер – племянница в светлом габардиновом плаще с пояском, подчеркнувшем бёдра и грудь, в шёлковом платочке вокруг шеи, на цокающих каблучках, показав мимоходом красную служебную книжечку отеля “Комсомольская юность”, втолкнула писателя в лифт, и оба отразились в зеркалах, бесшумно, тайно поплыли наверх, бесшумно остановились. Светлый коридор, ковровая дорожка и ряды дверей с узорными бляхами.

Костяшкой пальчика с полированным коготком: тук-тук.

Ещё раз – тук-тук.

“Алексей Фомич, а мы к вам!”

Каблучками в трёхкомнатные хоромы: цок-цок.

Алексей Фомич кажет розовое молодёжное лицо. Он только что принял душ, мокрые волосы, пёстрая шёлковая пижама, щегольская сорочка лимонного цвета, просторные пижамные штаны и меховые шлёпанцы.

“А-а, Валенька... заходи, заходи”.

И, должно быть, думает писатель, могучий, как у коня, полновесный орган между крепкими волосатыми ногами.

Однако... какие у неё знакомства.

Она выпархивает из ванной с пушистым полотенцем на вытянутых руках – Валентина здесь как дома. Алексей Фомич вытирает полотенцем крепкий затылок.

“А это, Алексей Фомич, я вам говорила...”

“Прости, Валюша, запамятовал”.

“Я вам говорила... насчёт...”

“А! этот. Как же, вспоминаю”.

“На вас вся надежда...”

“Чайку? Кофейку? У меня полчаса времени... давай по-быстрому”.

“Всё-то вы заняты, нельзя так много работать...”

Дверь неслышно отворилась, въехал столик. Мальчик в курточке и картонной каскетке, тщательно причёсанный, скромно-смазливый, проворно расставляет рюмки, чашки, тарелочки с закусками, ловко орудует штопором. Уселись; так в чём дело-то.

“Я вам уже говорила...”

Она вздыхает. Есть от чего вздохнуть.

“У него...”

“Короче. Когда освободился?”

“Алексей Фомич, за вас”.

Пригубить рюмочку. Заодно налили и просителю.

“Время, время! У меня совещание в президиуме”.

“Чтобы вы были по-прежнему молодым, красивым...”

“У тебя что, отгул?”

“Я сегодня в ночную смену...”

“Угу. Статья? Тири-рири-ри... – Он напевает, оглядывает трапезу. – Небось пятьдесят восьмая?”

Масло туда-сюда, словно точит нож о булочку. Вилкой листок голландского сыра – шлёп. Сверху ломоть отменной докторской колбасы.

“Алексей Фомич, мальчишкой был. Сболтнул что-то там”.

“Тири-ри. – Искоса, писателю: – Небось прокламации писал! В организации состоял! Чего молчишь-то, язык проглотил?”

“Нет”, – сказал писатель.

“Боишься сказать, что ли?”

“Ничего не писал и нигде не состоял”.

“Все вы так. Каждый из себя невинную жертву корчит. Ладно, кто старое помянет... Поучили тебя маленько, тоже полезно. Ты теперь свободный полноправный гражданин”.

“Да ведь в том-то всё и дело, Алексей Фомич, полноправный-то он полноправный...”

“Знаю, знаю... Ничего коньячок, а? Ладно, всё понял. Обещать не обещаю. Посмотрим... Попробуем. Паспорт у тебя с собой?”

Оба возвращались в квартиру возле Красных Ворот. А ты, спросил он.

“Что – я?”

“Какая у тебя должность?”

“Много будешь знать. Какая должность... Горничная. Обыкновенная горничная”.

“Это я понял, – сказал писатель. – Только ведь туда, я думаю, просто так не попадёшь”.

“Правильно думаешь”.

“Как же ты...”

“Как попала? Вот так и попала: по знакомству; а ты как думал? Без блата теперь ни шагу. Само собой, проверка документов, врачебная комиссия, куча всяких справок. Одна анкета – десять страниц. Ну, и конкурс, конечно. Никогда не думала, что пройду. Сто баб на одно место, ужас”.