Вдалеке от дома родного

— Ну и крутится, ну и носится! Чистое вертиколесо! — сказал Толька Губач, и в голосе его чувствовалось восхищение. Очевидно, энергичный незнакомец понравился ему. Толька не знал, что это был председатель райисполкома Алексей Иванович Косицын.

* * *

В небольшой и стылой комнате райисполкома, где все сидели в пальто, шубах, шапках и платках, разговор шел сверхсерьезный: как и чем помочь ленинградцам, детскому интернату. Алексей Иванович говорил:

— Маленьких ленинградцев, детей героического города, многие, из которых уже стали сиротами, мы должны сберечь. Страна доверила нам их жизни, их будущее. Они должны вырасти здоровыми, грамотными, полноценными гражданами своей страны. По всему видно: война продлится еще не год и не два. И на все военное время они должны стать нашими детьми, нашей повседневной заботой. Мы обязаны по мере возможности заменить им их отцов и матерей, позаботиться о том, чтобы они не голодали, не холодали, были одеты и обуты. Сейчас трудно всем, но интернат…

Косицын вдруг замолчал, судорожно хватнул ртом воздух и тяжело, с хрипом закашлялся, одной рукой прикрывая рот, а другой поспешно выхватывая из кармана брюк платок.

— Но интернат, — продолжал он, когда кашель прошел, — надо обеспечить хотя бы самым необходимым. — Снова сделал паузу и добавил: — Вчера такое решение приняло бюро райкома партии. Контроль за выполнением этого решения секретарь райкома Людмила Александровна Попова поручила мне.

— Алексей Иванович, — обратилась к Косицыну заведующая районо, — вопрос о помощи ленинградским детям можно бы не обсуждать. Все мы помогаем им с первого дня их приезда к нам. Учителя нашей школы на уроках уделяют им внимания больше, чем местным мальчикам и девочкам…

— Все это хорошо, — прервал ее Косицын, — хотя и не совсем педагогично. Баловать никого не надо. Но я о другом… Учителям, педагогам подвластно словом согреть сердце ребенка и развить его ум, но они не смогут это сделать, если дети будут ходить голодными, если в комнатах у них иной день почти минусовая температура. Сегодня я полдня знакомился с их житьем–бытьем. У них осталось всего три–четыре кубометра дров. Это на пять–то печек и на кухню! Да еще в лютые морозы!.. Продуктов вообще кот наплакал — доедают последние картошины! А вы говорите: «…не обсуждать… помогаем…» Плохо помогаем! Вот ты, Зарянова, — повернулся он к высокой женщине лет сорока, председателю колхоза, — скажи, сколько колхоз дал интернату картофеля за последний месяц?

— Почти тонну, — ответила Зарянова.

— «Почти…» — повторил Косицын. — Я знаю, что их почти сто пятьдесят человек! А это значит: на каждого в день приходится немногим более двухсот граммов. Вычти отходы… Получится три, от силы четыре небольшие картошины на едока!.. И не обливается кровью твое бабье сердце? — сердито спросил Алексей Иванович.

У Заряновой «сердце кровью обливалось». Сидела она спокойно, но вот заворошилась, расстегнула полушубок и в лице изменилась — по щекам пошли красные пятна.

— Да что вы говорите такое, Алексей Иванович! Разве ж интернацкие голодают? Колхоз им и мучицы, и зерна ржаного выделил чуток…

— Именно чуток…

— У самих, сам понимаешь, сейчас не густо, — продолжала Зарянова. — Чем сможем, тем поможем и впредь. Гороху полтонны дадим, уже приготовили… Дров из лесу подвезем, они там с осени напилены.

— Вот–вот, подвезите, — Косицын снова закашлялся, а потом потеплевшим голосом закончил: — Я сам в сани запрягся бы, чтоб те дровишки из лесу привезти, да, вишь, заездила меня хворь… А вообще–то, Онисья Родионовна, ты не сердись. Не тебе я упрек сделал, а всем нам. Давайте на этом и закончим разговор. Кажется, все обговорили.

* * *

Было еще часов пять вечера, но уже стемнело. Снег словно излучал слабым мерцанием дневной свет и позволял еще достаточно хорошо видеть узенькую тропку меж высоко наметанных сугробов, по которой Косицын спешил домой.

Войдя в просторный, засугробленный вдоль плетня двор, в правом дальнем углу которого стояла небольшая ладная изба из крепких бревен, и увидев выходящую из сарая жену с охапкой хвороста, он крикнул, спрашивая о сыне:

— Марья! Где Вовка?

— Дома твой поблажник, дома. Работой занят, пимы чинит.

— Потом дочинит. Зови сюда. Пусть корову в сани запрягает!

— Что ты хочешь делать, Алеша?

— Хочу вон ту поленницу дров у нас украсть, — сказал Косицын серьезно, но тут же рассмеялся. — Непременно украду! — И, подталкивая жену к крыльцу, проговорил просяще: — Ну иди же в дом, иди. Застынешь. — И снова строго и шутливо: — Давай сюда моего любимого сына! Никаких поблажек ему сегодня! Зови сорванца!

— Куда ты дрова–то, Алеша? Да и корову пожалей! Она и так молоко по каплям дает, заездили. Того и гляди совсем доиться перестанет.

— Капля по капле — горшок набежит. Другие и тех капель не имеют. Интернатские дети, к примеру. — Там ведь такие есть, что и в школу еще не ходят. А хочу я, Марья, чтобы не только мой сын в тепле зимой сидел, но и другие этим теплом обогрелись. Дрова у ленинградцев на исходе, а пока новые подвезут — топить нечем будет, ребятня–то болеть начнет…