Вдали от безумной толпы

Возвращая письмо на прежнее место за рамою зеркала, важный и сдержанный йомен мельком увидел отражение своего лица. Губы были плотно сжаты, а широко раскрытые глаза глядели потерянно. Раздосадованный собственной нервностью, Болдвуд опять лег.

Вскоре стало светать. В ранний час, когда небо, хотя и ясное, лило на землю меньше света, чем в полдень пропускают сквозь себя густые облака, фермер встал, оделся и, сойдя по лестнице, зашагал на восток. Приблизившись к ограде одного из своих полей, он облокотился о перекладину ворот и огляделся. Солнце поднималось медленно, как обыкновенно бывает в это время года. Небо, лиловое в вышине, на севере отливало свинцом, а на темном востоке уже показалась половина солнца. Словно покоясь на заснеженном гребне холма, оно не распространяло вокруг себя лучей и потому походило на красный безъязыкий огонь над белым камнем очага. Эта картина в той же мере напоминала закат, в какой детство напоминает старость.

В других сторонах небо до того сливалось с заснеженной землей, что не вдруг можно было различить горизонт. Однако и здесь внимательный глаз видел уже отмеченную нами странную перемену, при которой яркий свет, присущий небу, ложится на землю, а земные тени падают на небо. На западе висела убывающая луна. Побледнев, она сделалась похожа на тусклую зеленовато-желтую медь.

Болдвуд стоял, безразлично отмечая про себя, что мороз покрыл снег твердой блестящей коркой, которая сверкает в красном свете зари, точно полированный мрамор, что склон холма, укрытый ровным бледным одеялом, кое-где ощетинился пожухлыми травинками, вмерзшими в лед и оттого похожими на витиеватые украшения венецианского стекла, что следы лапок, оставленные птицами на мягком руне первого снега, теперь застыли, хотя, вероятно, ненадолго.

Какой-то приглушенный шум, доносящийся с дороги, отвлек Болдвуда от созерцания. Обернувшись, фермер увидел почтовую тележку – нелепое двухколесное сооружение, настолько легкое, что его едва не уносило ветром. Почтальон протянул руку с письмом, которое Болдвуд тут же выхватил и распечатал, думая, будто это новая анонимная записка. Таково наше представление о вероятности вещей: зачастую оно сводится к простому предчувствию повторения уже случившегося.

– Сдается мне, сэр, письмо не для вас, – сказал почтальон. – Видать, оно для вашего пастуха, хоть имя и не написано.

Болдвуд поглядел на конверт: «Новому пастуху на ферму в Уэзербери, близ Кестербриджа».

– Ах, это и в самом деле не мне. И не моему пастуху, а пастуху мисс Эвердин, Габриэлю Оуку. Передай письмо ему и скажи, что я вскрыл конверт по ошибке.

В это мгновение на гребне холма возникла фигура, темневшая на фоне огненного неба, как черный фитиль в свечном пламени. Она начала энергично передвигаться с места на место, перенося квадратные предметы, пронзаемые лучами солнца. Рядом мелькала еще одна фигура – маленькая, четвероногая. То были Габриэль Оук и его пес Джордж, а передвигаемые предметы были загородками пастбища.

– Погоди-ка, – сказал Болдвуд почтальону. – Вон он там, на холме. Я сам вручу ему письмо.

Послание, адресованное другому лицу, теперь казалось фермеру не просто конвертом со вложенной запискою, но некоей возможностью. Исполненный решимости, он зашагал по заснеженному полю. Габриэль тем временем спустился с холма и пошел вправо – по всей видимости, к солодовне Уоррена, крышу которой уже тронуло небесное свечение. Болдвуд последовал за пастухом.

Глава XV Встреча утром. Снова письмо

Оранжевые и красные лучи восходящего солнца не проникали в солодовню, освещаемую только очажным огнем того же цвета. Хозяин соснул несколько часов, не раздеваясь, и теперь, сидя за трехногим столом, уписывал завтрак, состоявший из хлеба с беконом. Поедалось это кушанье по старинной методе, то есть безо всякой тарелки: хлеб помещался прямо на стол, поверх ломтя помещалось мясо, поверх мяса намазывался слой горчицы и сыпалась щепотка соли. Сие сооружение надлежало резать карманным ножом, чтобы лезвие касалось дерева, и отправлять отделенные куски в рот, накалывая их на острие.

Отсутствие зубов не было для солодовника существенной помехой в перемалывании пищи. Их он лишился так давно, что прекрасно умел управляться при помощи одних лишь десен, которые сделались очень тверды. Приближение старца к гробовой доске напоминало гиперболу: чем ниже идет кривая, тем более пологим становится ее спуск, и мы уже подозреваем, что она вовсе никогда не пересечет горизонтальную ось.

В золе запекалась картошка. Рядом булькал горшочек с варевом из обугленного хлеба, которое именовалось «кофием». Все это готовилось на случай прихода гостей, ибо солодовня Уоррена служила в деревне чем-то вроде клуба и в этом качестве составляла конкуренцию таверне.

В самом деле, дверь вскоре отворилась, и от порога донесся голос:

– Ну и дела, скажу я тебе! После такого погожего денька возьми да и ударь мороз!