Вдали от обезумевшей толпы

- Все это выдумки, то, что вы говорите, - невольно рассмеявшись его хитрой уловке, сказала Батшеба. - Вы просто на редкость изобретательны, сержант Трой. Почему вы не могли просто молча пойти своей дорогой в тот вечер - вот все, что я ставлю вам в вину.

- Потому что не мог. Половина удовольствия от любого ощущения состоит в том, что вам хочется тут же его высказать, я это и сделал. И то же самое было бы и в противном случае, - будь вы уродливой старухой, - наверно, у меня также вырвалось бы невольное восклицание.

- И давно вы страдаете такой чрезмерной впечатлительностью?

- О, с раннего детства, как только научился отличать красоту от уродства.

- Надо "полагать, что это чувство различия, о котором вы говорите, не ограничивается только внешностью, а распространяется и на душевные качества?

- Ну, о душе или религии, своей или чьей бы то ни было, я не берусь говорить. Хотя я, пожалуй, был бы неплохим христианином, если бы вы, красивые женщины, не сделали меня идолопоклонником.

Батшеба прошла вперед, чтобы скрыть невольную улыбку и предательские ямочки на щеках. Трой, помахивая стеком, двинулся за ней.

- Мисс Эвердин, вы прощаете меня?

- Не совсем.

- Почему?

- Вы говорите такие вещи...

- Я сказал, что вы красивы, и повторю это и сейчас, потому что... ну, боже ты мой, ведь это же правда. Провалиться мне на этом месте, клянусь вам чем хотите, я в жизни своей не видывал женщины красивей.

- Перестаньте, перестаньте. Я не желаю этого слушать, что это еще за клятвы! - вскричала Батшеба в полном смятении чувств.

Возмущение тем, что она слышит, боролось в ней с неудержимым желанием слушать еще и еще.

- А я опять повторяю, что вы самая обворожительная женщина. И что удивительного в том, что я так говорю? Ведь это же само собой очевидная истина. Вам просто не нравится, что я так бурно выразил свое мнение, мисс Эвердин, и, конечно, оно мало убедительно для вас, потому что ничего не значит в ваших глазах, но оно совершенно искренне, почему же вы не можете меня простить?

- Потому что... это... это неверно, - как-то очень по-женски прошептала она.

- Ну-ну, не знаю уж, что хуже, - грешить против третьей заповеди или против страшной девятой, как это делаете вы?

- Но мне кажется, это не совсем правильно, не такая уж я обворожительная, - уклончиво ответила она.

- Это вам кажется. Ну так позвольте мне, со всем уважением к вам, мисс Эвердин, сказать вам, что виной этому ваша излишняя скромность. Да не может быть, чтобы вам все этого не говорили, потому что все же это видят, другим-то вы можете поверить?

- Они так не говорят.

- Не могут не говорить.

- Во всяком случае, не говорят мне в лицо, как вы, - продолжала она, постепенно втягиваясь в разговор, который она сначала твердо намеревалась пресечь.

- Но вы знаете, что они так думают?

- Нет, то есть я слыхала, конечно, от Лидди, что обо мне говорят, но... - Она запнулась.

Сдалась... Вот что означал, в сущности, несмотря на всю его осторожность, этот наивный ответ, сдалась, сама того не подозревая, признала себя побежденной. И ничто не могло выразить это более красноречиво, чем ее беспомощная, неоконченная фраза. Легкомысленный сержант усмехнулся про себя, и, должно быть, дьявол тоже усмехнулся, высунувшись из преисподней, ибо в эту минуту решилась чья-то судьба. По лицу, по тону Батшебы можно было безошибочно сказать, что росток, который должен взломать фундамент, уже пустил корни в трещине: остальное было делом времени и естественного хода вещей.

- Вот когда правда вышла наружу! - воскликнул сержант. - Ну, как может быть, чтобы молодая леди, которой все кругом восхищаются, так-таки ничего об этом не знала. Ах, мисс Эвердин, уж вы простите мою откровенность, но ведь вы, в сущности, несчастье рода человеческого!

- Как, почему? - спросила она, широко раскрывая глаза.