Вдох Прорвы

— Ты хорошо подумал? — спросила она прежним своим безрадостным безучастным голосом.

На этот раз она была вся в черном, — в черном длинном платье, но опять же, в туфлях на высоком каблуке.

— Над чем? — удивился я. — Над чем мне нужно было хорошо подумать?

— Ну, тогда здравствуй, — сказал Маша, подошла ко мне, и упала мне на грудь.

Я так понял, ее угораздило потерять сознание.

Пока я опускал ее в кресло, пока суетился насчет нашатырного спирта, которой так и не нашел, она пришла в себя сама.

— Что мы теперь будем делать? — спросила она, когда я уже пребывал в полном отчаянье, потому что в дурдоме не было ни одной склянки с нашатырем. Это же предмет первой необходимости. Они должны быть на каждом углу, в каждом ящике, на каждой полке, на полу должны быть разложены…

Я оглянулся.

— Фу ты, — тебе лучше?

— Как мы отсюда выйдем?.. Как ты себе это представляешь?..

— Как вошли, так и выйдем.

Она была прекрасна, даже в этом, полуобморочном состоянии, — она была самой прекрасной на свете. Обморок придал какую-то асимметричность ее фигуре, тому, как она полулежала в кресле. И асимметричность эта была верхом совершенства всех возможных женских фигур.

Я смотрел на нее, не веря, что стою рядом с ней, в этой небесной особой, и она снисходит до того, что даже позволяет помочь ей… Она смотрела на меня, словно бы, знала ответы на все мои неразрешимые вопросы, — но из милости, позволяла мне самому разрешить их.

— Как мы вошли? — спросила она меня.

— Вошел я, а выйдем — мы, — сказал я.

Бред какой-то получался, а не разговор двух взрослых людей.

— Ты можешь передвигаться?.. Где твой чемодан?

— Нам нужно спешить?

Да, нам нужно спешить, — потому что что-то во мне билось на пределе, на таком пределе, что, того и гляди, сломается. Если сломается, — то это будет катастрофа.

Еще несколько минут и, — все.

Но Маша что-то поняла, вернее почувствовала. Потому что встала, ее опять повело, она едва опять не упала в кресло, но пересилила себя, и поднялась снова.

— Вон чемодан, — сказала она.

Чемодан, — это черная сумка, довольно объемная, я поднял ее — она весила довольно серьезно.

— Пошли, — сказал я.

— Не верю, — сказала Маша, делая попытку подняться с кресла. — Мне кажется, я сплю.

— Но сон хоть ничего? — поинтересовался я, ради приличия…

Я вел ее, как выводят раненого фронтового товарища с поля боя, обняв за талию и крепко прижав к себе. Она обхватила мою шею, сжала рукав моей куртки, так крепко, что я чувствовал рукой ее ногти, — это была судорога, она вцепилась в меня, ни за что не желая отпускать… Ее доверие переполняло меня самой щенячьей гордостью.

Но время, время… Нужно спешить.

Я толкнул дверь, мы вошли в тамбур.

— Открывай, — сказал я.

— Да, проходите, — прозвучал тот же, искаженный микрофоном голос, — и через несколько секунд мы оказались на улице.

Маша была только в своем траурном легком платье, а здесь к вечеру ударил морозец. Но ничего, потерпит, не много уже осталось.

— Ты подкупил их?.. — спросила она. — Но это невозможно…

Я шел, стараясь идти, как можно быстрей, — нес сумку и почти нес девушку.

Так что мимо мрачных в ночи дурдомовских корпусов мы промчались, не бросив на них даже прощального взгляда.

Охрана все так же дулась в картишки. Маша испугалась этих безобидных ребят, любителей перекинуться в подкидного, — еще крепче сжала мой рукав, так что от травмы уже не было спасения.

— Большой привет, — бросил я им.

— И тебе того же, — ответили они, не отвлекаясь от своего благородного развлечения.

Даму мою они не заметили вообще.

7

До машины я едва дошел, — меня клонило в сон.

Иван вышел навстречу, взял у меня сумку, принялся заталкивать ее в багажник.

— Познакомьтесь, — сказал я. — Маша, это Иван, наш финансовый босс… Иван, это Маша, о которой я тебе рассказывал…

Язык меня еле слушался. Он заплетался, не желая произносить никаких слов, а желая, чтобы его оставили в покое. Он хотел отделиться от меня, такого болтливого, и не иметь со мной ничего общего.

— Посплю… — сказал я, этим языком. — Вы здесь сами…

Мне кажется, я все-таки успел добрести до заднего сиденья, совершил над собой это нечеловеческое усилие… Или только кажется. Глаза мои закрылись, отгородив от всего остального, и я тут же стал улетать, далеко-далеко, на чем-то беспредельно мягком, куда-то бесконечно далеко, — растворяться, растворяться, растворяться…

— Вставай, — сказал Иван, — мы, вроде, приехали…

Было утро, белое утро, потому что вокруг был снег. Асфальт перед подъездом Ивана, скверик, соседние машины, — все было в снегу.

Маша сидела рядом, она внимательно смотрела на меня, и, дождавшись, когда я открыл глаза, сказала:

— Кто он, это чудовище, где ты с ним познакомился?.. Почему ты бросил меня?.. На его произвол?..

— Я-то здесь причем, ты сама же видела: дорожная ситуация, — сказал задиристо Иван.

— Он два раза врезался в другие машины. Один раз врезались в нас… Как мы доехали, я не понимаю этого. Я все время тебя будила, — но ты спал.

— Что ты ко мне привязалась, я все делал правильно… Нетрезвые водители, никто не соблюдает правил дорожного движения. Во второй раз, помнишь, левый поворот…