Вдохни океан

Я принял решение, но как же сложно его озвучить. Целый день собираюсь с силами и не решаюсь — слишком боюсь почувствовать её радость от скорой разлуки. Вместо этого пытаюсь научить хоть каким-то элементам самообороны — там, где она будет жить, не самое безопасное место для женщины. Тем более для моей девочки, с её тягой к приключениям. Как-то же она жила до меня, вклинивается ехидный голосок ревности. И там будет, кому её защитить. Как бы больно это не было, я действительно хочу, чтобы рядом с Мари был кто-то, кто удержит от безумных поступков. Пусть даже это будет чёртов Эванс. Но внутри всё равно теплится надежда, что она не вернётся к нему. Что дождётся меня. Я найду способ, как обезопасить её здесь, обязательно.

Когда слова уже сказаны и нет обратного пути, я с удивлением понимаю, что она рада за меня. Тому, что улетает, безусловно, рада тоже. Но, кажется, моему возможному прозрению больше. И это греет. Боится, что не понравится мне, когда увижу, глупая. Говорит вроде как в шутку, но я же чувствую, что есть у неё сомнения на этот счет. Как будто то, что есть между нами, зависит от таких мелочей, как цвет глаз и ранние морщины…

— Я мечтаю увидеть тебя, солнце, — говорю ей, целуя. — Когда снишься мне, стараюсь увидеть твоё лицо, но ты прячешь его от меня, — провожу большим пальцем по её носу, спускаюсь к губам. — У тебя чудесный вздёрнутый носик, безумно притягательные губы, ты не можешь мне не понравиться. И давай будем откровенны — у тебя не карие глаза, — улыбаюсь, дотрагиваясь губами до её век.

Слышу, как улыбается в ответ:

— Серые. Самые обычные.

— В тебе ни ничего обычного, Мари. Ты моё чудо, — одними словами мне её не убедить, и я перехожу к гораздо более действенным методам.

Время летит с бешеной скоростью, уже слишком поздно, а мне ещё забирать Алию от родителей, плюс двухчасовой путь в город. К тому же, хотелось бы обсудить мою операцию с отцом сегодня, не откладывая в долгий ящик. Мари отвозит меня к риаду отца, но даже не выходит из машины. И я её понимаю, сам страшно не хочу идти туда. Но есть долги, которые мы вынуждены отдавать всю жизнь. Прощаюсь с ней до следующей субботы и спешу в свой персональный ад.

Отец на удивление благожелательно воспринимает моё желание испытать судьбу с восстановлением зрения. Обещает посодействовать в скорейшем вылете в Арану. Мать тоже рада. А вот Алия начинает тонко намекать, что должна поехать со мной. Я не желаю, чтобы она была со мной в столь важный и, будем откровенны, страшный момент моей жизни. Есть только один человек, с которым я в равной степени готов разделить как успех, так и поражение. И это не моя жена. Но прежде, чем я успеваю отшить её, вклинивается отец и велит не говорить глупостей — на столь позднем сроке беременности дальние перелёты абсолютно под запретом. Всю обратную дорогу она дуется и молчит, и я воспринимаю это как бесценный дар.

Благодаря связям отца все вопросы решаются в кратчайшие сроки. Через две недели мы улетаем. Наплевав на все традиции и условности, я беру отпуск на работе, договариваюсь об академическом отпуске в университете, сплавляю жену к родителям и провожу эти две недели там, где сердце. И это непростительно короткие две недели.

35

МАРИ

Всё складывается наилучшим образом. В понедельник я позвонила в клинику и выяснила, когда возможна операция, как именно она будет происходить. Если бы это была местная больница — клянусь, я бы ни слова не поняла из сказанного, так как говорили по-арански, общую суть я с трудом, но уловила. Переживала, как воспримет эту информацию Кир, поскольку предполагается прямое вмешательство в мозг, а не только на глаза. Но он на удивление покладисто отреагировал. Повторил, что готов рискнуть. Доктор Джонсон оказался весьма любезным мужчиной и заверил меня, что риски минимальны — за последние два года они провели десятки подобных операций и все с благополучным исходом. Предварительно согласовав всё с Киром, назначила госпитализацию через две недели.

И вот теперь, казалось бы, самое время завести тот самый адвент-календарь, о котором думала два бесконечных года назад. И я рада, очень рада, что возвращаюсь домой. Но вместе с радостью меня объял иррациональный страх. Я даже толком сама не понимаю, чего боюсь. Того ли, что увижу дома — ведь всё, наверняка, изменилось за столь немаленький срок? Того ли, что я сама изменилась так сильно, что не впишусь в свой старый мир? Или того, что оставляю позади кусочек себя? Скорее всего, и то, и другое, и третье.