Вдохнуть. и! не! ды!шать!

Зачем он догонял меня, ему же было совсем в другую сторону.

Просто для того, чтоб позаботиться о глупой, еле успевшей проскочить.

Небо мое, ты говоришь со мной подчас такими теплыми, внезапными голосами.

Алиса-Василиса Баргман (Tushka) Ведьмы под дождем

Память вообще странная штука. Казалось бы, это событие останется с тобой навсегда, но проходит время, и ты видишь его, как через мутный иллюминатор. Какие-то фигуры на секунду возникают из небытия и исчезают, и ты не успеваешь различить их лица. Или, сосредоточившись, ясно видишь одного человека, но события вокруг погружаются в сумрак. И эта внутренняя игра света становится второй биографией, более реальной, чем внешняя. Потому что каждая такая световая вспышка побеждает время, показывая, что его нет.

Дело было в 1988 году. Впервые в жизни я ехала за границу. В Польшу. Все началось с того, что я пошла покупать билеты на поезд. Билеты на поезд за границу продавались только в кассах у гостиницы «Москва». Я приехала к шести утра. Перед кассой клубился народ всех цветов радуги. Мне тут же выдали номер 79, и я тихо осталась стоять в очереди. Очередь состояла из студентов всех стран Латинской Америки и не только. Первые студенты предусмотрительно заняли очередь еще с вечера и там же и ночевали. Всех смыло водой, и народ с разными акцентами обсуждал, что, мол, в Боливии также водой разгоняли демонстрацию студентов, и на Берегу Слоновой Кости, и в Колумбии. Беседа текла, как ручеек.

В 10 утра кассы открылись и обнадежили нас заявлением, что сегодня примут только 25 человек. Я стала набираться опыта у более подкованных товарищей в плане, как там ночевать на ступеньках и чем поддерживать силы. И вдруг. Вдруг ко мне подошел индеец. Натуральный индеец с жесткими волосами с синим отливом, раскосыми глазами и кожей цвета красноватой охры. Первое, что он сделал, — отвел меня в сторону и спросил: «Семнадцатой быть хочешь?» Я возмущенно насторожилась. Тогда он спросил: «Какой у тебя номер? 79? А у меня есть лишний 17. Ты тогда сегодня пройдешь». Как честный человек, я немедленно поинтересовалась: «А почему именно я? Здесь куча девушек из Латинской Америки, и вообще». Ответ лишил меня дара речи: «Еврей еврею должен помогать». После чего он показал мне золотой магендавид. «Ну, хорошо. А как ты понял, что я еврейка?» — «Я видел тебя как-то у синагоги». Тогда для меня это был культурный шок. То есть я знала, что евреи бывают разные. Но не предполагала, что настолько. Пабло был родом из Эквадора, семь лет учился в Питере в консерватории по классу скрипки, поэтому русский знал в совершенстве. Три часа промчались незаметно в обсуждении судьбы еврейского народа. При непосредственном подходе к кассам Пабло сказал: «Не забудь. Твоя фамилия в списках Гантварг». — «Ага», — заметила я меланхолично. «А зовут меня Лена». И вот тут у него случился легкий катарсис. Дело в том, что Лена Гантварг была моей очень хорошей подругой, и вечером мы как раз обсуждали невозможность моего присутствия на вечеринке у нее дома. А Пабло учился с ней в одной группе. Таким образом, благодаря ней билеты я купила за несколько часов, что считалось чудом. Лены уже давно нет, а с Пабло мы потерялись в 90-м году. Я часто его вспоминаю. У него была дивная подружка в Питере. Он ее очень любил и жаловался: «Ты понимаешь, Алиска, я ей сказал, что хочу семнадцать детей». А она мне отказала. Я ради нее на все готов. Я ей сказал: «Хорошо. Давай только тринадцать». А она все равно не хочет. Ну, объясни ты мне, почему? Она меня не любит?

Это сейчас я понимаю, что 14 детей — это вполне реально. А тогда, будучи единственным ребенком в семье, я представляла это так: один, два, много. То есть он мог бы с равным успехом сообщить мне, что хочет 110 детей, — это бы общую картину не изменило.