– Целыми годами мы теснились, терпели неудобства в этом старом здании, – разразился он. – Но университет слишком беден, чтобы выстроиться заново. Теперь мы запросим в условиях мирного договора один из германских университетов – библиотеки, лаборатории, все оборудование полностью. У них их много, а у нас всего один. Мы пока еще не решили, какой просить – Гейдельбергский или Боннский…
Жители стали уже возвращаться обратно в город, который они покинули полгода тому назад, во время первой бомбардировки. По вечерам, к заходу солнца, на улицах толпилось все больше и больше народа. Робко открывались немногочисленные магазины, несколько ресторанов и кафе, где белградцы проводили все свое время, цедя пиво и глядя на проходящую фешенебельную публику. Джонсон сообщал нам массу сведений о публике, сидящей за столиками или проходящей по улице.
– Видите того маленького человечка в очках, с важным видом? Это мистер Р. – он очень тщеславен и воображает себя великим человеком. Он издает газетку «Депеша», которую выпускал здесь ежедневно под бомбардировкой и воображал себя великим героем. Про него сочинили четверостишие, которое распевает весь Белград.
В углу дородный, неопрятный мужчина ораторствовал перед толпой.
– Это С. – издатель «Малого Журнала». Их три брата: один из них известный велосипедный гонщик, этот же и другой брат основали газету, которая существовала шантажом. Они были отчаянно бедны. Никто не хотел поддаваться на их шантаж. И они публиковали каждый день, в течение двух недель, фотографию велосипедного гонщика с голыми руками, голыми ногами и медалями на груди, пока какая-то богатая невеста не влюбилась в его прекрасную внешность и не вышла за него замуж.
Мы посетили старинную турецкую цитадель, которая увенчивает крутое плоскогорье, возвышающееся над слиянием Савы и Дуная. Сюда, где стояли сербские орудия, сильнее всего падал австрийский огонь; почти все здания были разрушены. Дороги и открытые пространства были испещрены воронками от снарядов. Все деревья снесены. Между двух разрушенных стен мы проползли на животе на край утеса, чтобы поглядеть на реку.
– Не высовывайтесь, – предостерегал сопровождавший нас капитан, – каждый раз, когда швабы замечают, что у нас кто-нибудь шевелится, они выпускают снаряд.
С края утеса открывался великолепный вид на мутный разлившийся Дунай; на затопленных островах из воды торчали вершины деревьев. Венгерская равнина качалась желтым морем. В двух милях, по ту сторону Савы, в ослепительном солнечном свете виднелся австрийский город Землин.
В этой низине, возвышающейся к западу и югу, таились, угрожая, невидимые орудия.
А сзади, на юго-западе, по извилистой Саве, выделялись на бледном небе Боснийские горы. Невдалеке под нами свисали с массивных быков в мутные желтые воды разбитые стальные фермы международного железнодорожного моста. Мост этот служил связующим звеном между Константинополем и Западной Европой. А над рекой высовывался полузатопленный остров Цигалня, где в окопах лежали сербские авангарды, отрезав неприятеля, расположенного на другом острове, в расстоянии четырехсот ярдов. Капитан указал на несколько черных точек в нескольких милях дальше по Дунаю, за Землином.
– Это австрийские мониторы, – сказал он. – А тот низкий черный баркас, который стоит у самого берега, там вон на востоке, – это английская канонерка. Прошлой ночью она подкралась по реке и взорвала один австрийский монитор. Мы ждали, что в ту же минуту начнется бомбардировка города. Австрийцы обычно поступают так с Белградом.
Но день прошел, а неприятель не подал и признака жизни, кроме одного раза, когда французский аэроплан парил над Савой. Тогда разрывы шрапнели защелкали над нашими головами, и орудия продолжали стрелять еще долго после того, как биплан спустился к востоку.
– Они получили хороший урок, – самодовольно сказал Джонсон. – Последний раз, когда они бомбардировали Белград, им отвечали английские, французские и русские тяжелые морские орудия, – австрийцы не знали, что они находятся здесь. Мы бомбардировали Землин и заставили замолчать две австрийские батареи.