«Вдоль обрыва, по-над пропастью...».

Маша (так звали мою бывшую жену) позвонила Никите и «выразила» ему свое возмущение. И Никита, узнав, что Игорь Кохановский муж дочери женщины, которую он любил, «смилостивился», пригласил меня к себе и предложил написать несколько песен на его мелодию. Что я и сделал. И вскоре одна из них — «Пойми меня» в исполнении Валерия Ободзинского — стала очередным моим шлягером.

Да, я отвлекся от своей северной эпопеи... Возвращаюсь...

В начале 1968 года в Магаданском книжном издательстве вышла моя первая книжка стихов «Звуковой барьер», по которой меня после Московского совещания молодых литераторов в 1970 году приняли в Союз писателей.

А несколько лет тому назад на одном из склонов Нагаевской бухты был поставлен памятник Владимиру Высоцкому, моему другу, который прилетал ко мне в Магадан на три дня в марте 1968 года, о чем я подробней расскажу в дальнейших своих воспоминаниях. Кстати, магаданский аэропорт теперь носит имя Высоцкого, которое ему присвоили не так давно. На торжествах по случаю такого события, как мне рассказывали, кто-то бросил фразу, мол, приезжал всего на три дня, а ему за это такая почесть. На что, говорят, какая-то дама ответила: «А он от нас и не уезжал...»

Серебряные струны

Влезли ко мне в душу, рвут ее на части,

Только б не порвали серебряные струны!

Владимир Высоцкий

Когда 1 сентября 1952 года я вошел в свой 8 «В» класс, то увидел много новеньких, вернее, тех, кто и раньше учился в нашей школе, но в других, параллельных 7-х классах (которых, между прочим, было аж семь — результат очень высокой рождаемости 1937–1938 годов, когда «жить стало лучше, жить стало веселее»). Тогда многие после «семилетки» поступали в техникумы, поэтому количество 8-х классов в школе уменьшилось, и в результате переформирования я оказался с Володей Высоцким в одном классе.

То ли потому, что мы с ним действительно чем-то внешне похожи, или по какой-то другой, необъяснимой причине, но мы сразу же нашли друг друга и сели за одну парту. Так началась наша дружба.

До сих пор меня не оставляет чувство горечи. Господи, думаю, как же он рано ушел... Как несказанно жаль, что при жизни он не познал даже намека на то официальное признание, которое пришло только после его кончины («Они ценить умеют только мертвых»). И хотя еще при жизни его популярность и слава не имели аналогов, ему до жути хотелось «газетно-телевизионного» тому подтверждения.

Сегодня этих подтверждений, как говорится, хоть отбавляй. Это прекрасно, но мне непонятна та личина трагичности, в которую столь упорно стараются его обрядить. Да, судьба его трагична уже одним столь ранним его уходом из жизни. Всевозможные запреты на публикацию и концерты, естественно, омрачали его будни. Но это никак не означает, что он превратился в человека угрюмого и мрачного, воплощающего саму тщетность бытия. Нет и еще раз нет, ибо более веселого, остроумного, фонтанирующего всякими шутками-прибаутками человека мне лично не довелось встретить. И не надо забывать, что он был Актер, и это — главное в нем. Актер по своей природе и, как говорится, до мозга костей. Игра была его стихией, его истинной натурой. Именно с игры, или, как он любил говорить, «оригинальности ради, забавы для», началась его песенная стезя. Вначале как очередная затея, придуманная только для того, чтобы встречи «нашего круга», в который «не каждый попадал», были веселее и разнообразнее. Лишь много позже из игры выросло явление, о котором споры не утихают и сегодня. К слову сказать, и в серьезных вещах Володя часто играл и даже заигрывался, что приводило его нередко, казалось бы, к безвыходным ситуациям. Но легкость, с которой он принимал очередные «жизненные катаклизмы», всякий раз выносила его целехонького и невредимого на берег «тихой гавани», что он считал само собой разумеющимся. Вообще же Володя был слишком сам в себе, несмотря на всю явную открытость, распахнутость и доступность — качества, которые зачастую были лишь своеобразным щитом для всего сокровенного, очень личного, а потому и свято оберегаемого. И надо было действительно, как говорится, пуд соли (и не один) съесть с ним вместе (а моя жизнь и его 20 лет шли тесно бок о бок и только где-то с 1973 года стали расходиться в стороны), чтобы узнать его настоящего.

Литературой, и в частности поэзией, мы увлеклись в 10-м классе. Узнав от учительницы о существовании В.Хлебникова (помню, нас совершенно потрясла строчка: «Русь, ты вся — поцелуй на морозе»), И.Северянина, Н.Гумилёва, мы стали ходить в читальный зал библиотеки имени В.И. Ленина, брать книги этих писателей, что-то выписывать, заучивать. Недавно моя сестра среди старых вещей случайно обнаружила тетрадь, где аккуратным ученическим почерком переписан почти весь сборник Игоря Северянина «Громокипящий кубок». (Но вообще, читальный зал Ленинки в те годы пользовался популярностью у старшеклассников Москвы еще и потому, что был своеобразным местом встреч и знакомств.)