Вдоль по радуге

— Не разведка, а тетка. А это, сам понимаешь, еще надежнее. Кстати, думаю, тетя Пэт с восторгом возьмется и за твое сватовство, если ей намекнуть. Ты ей, помнится, приглянулся.

Сэм сглотнул, вспомнив маленькую сухощавую женщину, из которой энергия била ключом и еще иногда — крупными искрами, почти что с треском, как когда проводка сгорает… Она напоминала небольшой своевольный ураган, сопротивляться которому абсолютно бесполезно. Все события, люди и вещи с ее появлением начинали вращаться вокруг нее. Сэм подозревал, что, если к ней поднести компас, стрелка взбесится и пойдет плясать кругами. Магнитная аномалия по имени Пэт…

В свое время она произвела неизгладимое впечатление на Сэма, когда ущипнула его за щеку, будто десятилетнего школьника, чтобы проверить, как у него с кровообращением, и мимоходом проинспектировала чистоту воротничка, пробормотав: «Сразу видно, холостяк, надо передать в надежные женские руки».

Сэм подозревал, что уж она-то передаст,стоит ей только захотеть по-настоящему. Причем в самое ближайшее время. Возможно, еще до того, как он успеет запомнить имя дражайшей дамы.

— Я бы не стал беспокоить твою тетю Пэт такими просьбами, — осторожно высказался Сэм.

— Да брось! К тому же беспокоить придется мне, а не тебе. — Грэй уже достал из кармана куртки сотовый.

Сэм прикрыл глаза, но возразить другу не решился. Все-таки Грэй старше его и добился в жизни большего, и стоит, наверное, прислушаться к его мнению. Тем более что спорить с Грэем Грэхемом, если того увлекла какая-то идея, просто бесполезно.

Он рад был, конечно, что примирение с лучшим другом произошло так легко и быстро, но на душе скребли кошки, эти маленькие когтистые создания, невероятно милые, когда сидят на коленях и позволяют гладить себя по шерсти, но совершенно пакостные, стоит их подпустить поближе к сердцу. Чутье уже подсказывало ему, что что-то будет. И это что-то наверняка отразится на его шкуре.

— Алло, тетя Пэт? Привет, да, это я, твой непутевый племянник. Послушай, у меня к тебе щекотливое такое дельце…

«Вот так Сэмюель Симмонс угодил в переплет», — с пафосом сказал сам себе Сэм.

И тут он не ошибся: Сэмюэль Симмонс действительно угодил в переплет.

2

Кэтрин лежала и смотрела в потолок. Обычно она презирала подобные занятия, но сейчас ей стало плевать на все. Она бы и в потолок плюнула, да боялась, что не долетит плевок до сероватого, давно не беленного потолка, а упадет прямо на нее, повинуясь не ее воле, а извечному закону тяготения.

Так почему-то происходило всегда. Хотя не «почему-то»… Кто такая она, Кэтрин Данс, в масштабах мироздания? Песчинка, пылинка, молекула, атом. И с чего бы событиям в мире равняться на ее волю? Абсолютно не с чего. Ветер не дует туда, куда желает песчинка, ветер подхватывает ее и несет, потешаясь, мешает с другими песчинками, перетирает, откалывая крохотные кусочки, превращает в пыль, день ото дня, час от часу. Или, напротив, – слеживается песчинка с другими песчинками, сдавливается, скрепляется, превращается в камень, крошистый, но все-таки камень.

«Когда-нибудь я умру, — подумала Кэтрин. — Может быть, даже очень скоро. Хотя какая в общем-то разница? Пять дней или пятьдесят пять лет… Век песчинки короток. Стану ли я пылью или камнем? Наверное, пылью. Камнем — не судьба, можно было бы, если бы всю жизнь на одном месте жила, держала связь с большой семьей, а так…»

Больше всего на свете Кэтрин хотела иметь большую семью.

Но — не всем нашим желаниям суждено сбыться. Не слушает ветер желаний песчинки и все тут…

Кэтрин поморщилась, ощутив легкий приступ тошноты, и перевернулась на живот. Это не очень умно, переворачиваться на живот, когда тебя тошнит, но ей хотелось сделать себе хуже. Больнее, страшнее, хуже. Чтобы стало невыносимо…

С тех пор как они с Томом приехали в Огден, она ни разу не плакала. А зря. Надо было, надо было выплакаться, вскрыть нарыв, который болел и пульсировал где-то рядом с сердцем, очень-очень близко. Но у нее не получалось. В ее глазах как будто наступила засуха. Сезон дождей прошел.

Под веками чуть-чуть скребло, как от песка, а слез не было. Она пробовала даже поднести к глазам разрезанную луковицу, но это нисколько ей не помогло. Все закончилось тем, что она, кусая губы и проклиная свой упрямый организм, мыла глаза холодной водой из-под крана.

Она уже все выплакала с Дэвидом. Ничего не осталось.

Иногда ей начинало казаться, что она выплакала и свою душу, и внутри теперь — одна пустота. И это были сладкие мгновения. Она тогда улыбалась и мечтала о том, как Дэвиду в следующий раз захочется ее помучить, а она ничегошеньки не почувствует. То-то будет весело!

Но следующий раз наставал, и все ее мечты рассыпались в прах. Она чувствовала, и еще как чувствовала, причем не только физическую боль, но и то, как мучительно сжимается что-то внутри, сжимается в маленький жалкий комок и переворачивается, как переворачивается ребенок во чреве матери. В ней ворочалась исстрадавшаяся душа.