Вдова

Одна Люба Астахова, сидя рядом с Дашей, молчала. Не хотела она идти на эту свадьбу, но Даша уговорила — пошла. И теперь все пели, а она молчала. На донышке оказалось тогда в бутылочке эссенции, не хватило отравиться насмерть, отходили врачи. А голос у Любы сделался сиплый, чужой.

И еще — радость жизни пропала. Стала Люба вроде заводной куклы. Все делала, как прежде, но словно не свою, а чужую жизнь жила. Первый вагон каучука провожали в Москву — не радовалась, глядя на красные знамена и на открытые рты, орущие «ура». На чужой свадьбе сидела — не завидовала. О своем счастье больше не мечтала. И к смерти не рвалась. Начисто опустела душа...

Трижды гудел перед сменой завод.

Первый гудок многих заставал еще в постели, настойчиво будил долгим протяжным ревом: вставайте, что же вы, я жду, я не могу без вас, люди. Вставайте! Пора.

Отгудев, успокаивался завод, ждал, когда они придут, его хозяева: аппаратчики, мастера, слесари, инженеры, лаборанты, бухгалтеры, уборщицы... Проходили минуты, солнце поднималось на свою дневную вахту, кирпичные стены корпусов ярче краснели в его лучах, золотистые пятна ложились на круглые бока аппаратов. Все чаще поглядывали на часы утомившиеся от бессонной ночи рабочие третьей смены. Скоро они уйдут домой спать. А завод? И тревожно, нетерпеливо взрезывал утренний покой города второй гудок, будоражил утреннюю синь неба, врывался в каждый дом, уносился в поля и там, на вольном просторе, понемногу стихал.

Гудок умолкал, а в городе все чаще скрипели и хлопали двери, и в маленьких домишках, притаившихся под старыми яблонями с корявыми ветвями, и в бараках — длинных, приземистых, одинаковых, словно разложенные рядами спичечные коробки, и в коттеджах для специалистов. Через зеленую проходную непрерывно текла живая цепь, она казались бесконечной, за проходной цеха невидимые магниты разрывали ее на части, и каждый тянул к себе вырванные звенья.

И в третий раз открывал свой горластый рот заводской гудок. Он ревел теперь недолго, но удовлетворенно, торжествующе, словно бы поздравляя всех с новым трудовым днем. Турбины электростанции отзывались в ответ на его приветствие мощным неутомимым гулом, компрессоры, дрожа от напряжения, вели однотонный напев, с подвываньем и лязганьем, включались в работу лебедки, где-то шипел газ, где-то звенел кран, кто-то орал в телефонную трубку, и все сливалось в непрерывный гул сложной заводской жизни.

Завод жил и дышал.

Завод выпивал цистерны спирта, сделанного из картофеля и зерна.

Поезда увозили с завода золотистый каучук, и каждый раз паровоз тонким пронзительным свистом сообщал эту важную новость всему городу.

Третий гудок застал Дашу в цехе. Четырнадцать полимеризаторов, отданных под ее власть, ненасытно требовали внимания и ухода.

Над каждым аппаратом торчали два больших термометра и манометр, а на крышке лежал график. Четыре раза в час надо записать в график температуру в верхней и нижней части аппарата и давление. С одними этими записями хватило бы возни на всю смену, а полимеризаторы то и дело выходят из тесных рамок технологического режима. В пятом и седьмом процесс пошел бурно. Даша пустила в рубашки аппаратов вместо водопроводной холодную артезианскую воду. Не помогло. Выкатив тачку, привезла из холодильника в мешках лед, уложила на крышки. Лед таял, лужами растекаясь по полу. Спохватилась, что надо графики заполнить. В спешке неловко задела термометр на десятом аппарате, тот со звоном раскололся.

Уж как пойдет смена неладом, так до конца и нижутся одна на другую напасти. В двенадцатом аппарате приспело время выгружать каучук. Едва болтировщик, открутив гайки, включил мотор крана, как из аппарата полыхнуло пламя. Блок загорелся! Даша подхватила на совок порошкового мелу, принялась сыпать на горящий блок. Настя Золотова, покинув свое отделение, набирала из крана в ведро воду, чтоб затушить огонь. Но огонь ни от мелу, ни от воды не хотел утихомириться. Так, горящим, и погрузили блок на тачку. В тачке уж удалось залить.

За всю смену не то что присесть — и постоять минутки не удалось Даше. А тут еще маленький тоже требовал своего. Сильно уже выпирал у Даши живот под спецовочным комбинезоном, торкался ребенок ножками, и порой такая наплывала слабость, что Дашу покачивало, как березку на ветру.

Куда, казалось, хватало с этими аппаратами всяких неприятностей, но Мусатов едва не каждый день предостерегал от крупной беды:

— Будьте внимательны. Процесс опасный. При недогляде может случиться взрыв.

Первое время работницы на шаг боялись отойти от траншеи с аппаратами, глаз не спускали с приборов. Но однажды Даша зазевалась, упустила давление — ничего, никакого взрыва не произошло. Только досталось от Мусатова за нарушение режима.

Впрочем, Мусатов и не узнал бы ничего, если бы Даша не записала в график скачок в давлении. Настя по пути домой ей растолковала, как надо поступать в таких случаях.

— Больно честная ты, Дашка, — сказала она. — Да на что ж самой себе неприятности творить?

— А как же, если я недоглядела?