Вдова

Чем дольше говорил похожий на коршуна прокурор, тем тяжелее давила Дарье на плечи непоправимая вина ее сына. На скамье подсудимых сидели трое, взрослый преступник Федька Хмель, уже отбывавший наказание за бандитизм, и двое подростков. Но главным виновником среди троих был Митя. Это он, выхватив у Хмеля финку, в бессмысленной ярости накинулся на Татарникова и по самую рукоятку всадил нож ему в живот.

Дарья слушала прокурора, но смотрела на Митю. Он сидел, опустив голову, бледный и жалкий, но что-то жесткое, затаенное, упрямое чудилось Дарье в его худом лице с заострившимися скулами и во всей его неподвижно застывшей фигуре.

К тому времени, когда начал говорить защитник, Дарья уже так истомилась от своих переживаний, что вначале почти не слушала его. И не верила она в защиту. Как можно защитить человека, который стал убийцей?

Защитник был молод и красив. Голос у него оказался не такой громкий, как у прокурора, но приятный, душевный. А может, он нарочно старался сделать его приятным, чтобы расположить судью и присяжных и смягчить их.

— ...Дети, оставшиеся сиротами и полусиротами — это тоже трагические последствия минувшей войны. Вот двое из них перед вами: Гриша Мухин и Митя Костромин. Первый рос без родителей, второй — без отца. С детства травмированные горем, без достаточного надзора, без любви и ласки. А взрослый, искушенный в грязных делах развратник, картежник и пьяница, бывший преступник сумел взять их под свое влияние, внушив им ложные идеалы воровской и бандитской романтики.

Дарья теперь внимательно слушала защитника и удивлялась, как верно он говорит. Он лучше самой Дарьи понимал, что произошло с Митей, и судьи, казалось Дарье, теперь поймут, что больше во всем виноват не Митя, а Хмель, и не слишком строго накажут его.

Мать убитого парня сидела тут же, в зале. Она работала в войну в хлебном магазине, а теперь — в гастрономе, в кондитерском отделе. Она была белая, пухлая, благополучная, казалось, никакое несчастье не может за ней увязаться, никакие горести к ней не пристанут. И вот сидит на суде с красными от слез глазами, сморкается в мокрый платок и мысленно проклинает этих троих, в загородке, среди которых Митя, и желает им самой лихой кары.

Мать Мити мысленно упрашивает судей о самом снисходительном приговоре.

Мать Татарникова жаждет самого жестокого.

Десять лет! Десять лет...

Что ни делала Дарья, не выходили у нее из головы эти два слова. А направляясь с Нюркой к Мите на свидание, и вовсе ни о чем другом думать не могла. Сейчас Мите пятнадцать, а воротится из колонии в двадцать пять. Десять самых лучших лет. Вся молодость...

Нюрка не видала Митю после ареста и, когда его впустили в комнату свиданий, остриженного под машинку и бледного до желтизны, девочка в первый миг попятилась, как от чужого. Дарья дернула ее за руку:

— Поди, поцелуй брата, долго не увидитесь.

Потом сама она, поставив на пол кошелку с гостинцами, обнимала Митю, гладила его стриженую голову и плакала. Митя сурово уговаривал:

— Не надо, мам, не плачь. Отбуду срок, вернусь, на работу поступлю...

— Десять лет, — сквозь слезы твердила Дарья. — Десять лет ведь...

— Может, и не просижу десять. Работать буду, стараться. Говорят, за старание да за хорошее поведение сбавляют срок.

— Далеко увезут-то тебя? — вытирая концом платка лицо, спросила Дарья.

— Не знаю. Не говорят.

— С Хмелем в одну колонию?

— Нет, его — во взрослую...

Это было последнее их свидание. Ночью Митю увезли. Направляясь утром на завод, Дарья представляла себе стук вагонных колес и Митю рядом с конвоиром за перечеркнутым решетками окном.

Через несколько дней у нее шевельнулся ребенок. Дарья подкручивала вентиль парового подогрева, и только успела чуть повернуть малиновый штурвальчик, как ее маленький вдруг легонько толкнулся в животе, словно хотел своим робким движением помочь ей справиться с работой. Дарья вздрогнула и выпустила вентиль. «Дождалась, — подумала она, — дождалась... Шевелится уже. Да что ж это... Да на что он мне?».

После суда над Митей, когда увезли его, преступника, неизвестно куда, для Дарьи день померк, и одни несчастья чудились ей впереди. Она уж не ждала девочку, похожую на Варю. Родится мальчишка, будет опять хулиганить, дойдет, как Митя, до тюрьмы. Да на что ж ей опять такое? А если и девочка... Надо ее одной выходить, еще Нюрка не выросла, эту пока поставишь на ноги — сколько лет пройдет.

«Нет. Нет, — решила Дарья. — Не надо. Сегодня же побегу к Опенкиной».

«Живой ведь уж, — спохватилась она. — Заявлять о себе начал».

«Не хочу я. Не нужен он мне. С этими горя не оберусь. Куда мне еще маяты...»

Чтоб не передумать, Дарья после работы не пошла домой. Прямо кинулась к Ксении Опенкиной.

***

Ксения жила теперь далеко от завода, почти на краю города, но в своей прежней, перевезенной с кладбища избе. Еще перед войной завод надвинулся на кладбище, трехэтажный кирпичный корпус высился на месте прежних могильных крестов, но Ксения отказалась взамен своей избы взять комнату в новом доме. И директор завода распорядился перевезти ее избу и поставить на новом месте.