Вдова села

— Жара в теплицах сорок градусов, мама, — попыталась было оправдаться Жофия. — В черном платье свариться можно.

— Не от черного платья тебя в жар бросает… — проворчала Буркалиха.

Сознание собственной вины придало Жофии дерзости.

— Может, вы что прослышали обо мне, мама? Тогда так прямо и скажите!

Буркалиха опустила на колени рукоделие.

— Якобы ты спуталась с каким-то чужим мужиком!

— А если и спуталась? — спросила Жофия.

Буркалиха сочла за благо не принимать ее слова всерьез.

— И то верно, возвести напраслину на одинокую женщину — дело нехитрое… Стоит с вечера кому в доме припоздниться, или ночью с пьяных глаз кто стукнет у калитки, а народ уж и рад стараться наплести бог весть чего, уж я-то знаю… А ты, дочка, не давай пищи злым языкам. К чему до срока траур снимать?

— Но это правда, мама, — сказала Жофия, зная, что сейчас на нее рухнут небеса.

Буркалиха застыла.

— Правда?

— Правда.

— Уж не тот ли это мужчина, что в четверг вечером тебя дожидался?

— Он самый. А что, разве он вам не по нраву пришелся? Вы ведь тоже с ним разговаривали.

— Разговаривать-то разговаривала, но не знала, что у вас до этого дело дошло… Никак ты и на работу его устроила?

— И на работу устроила.

Буркалиха вскочила на ноги; красный спортивный костюм, ножницы, нитки, вырезанная заплатка — все попадало у нее с колен.

— Как ты можешь? Ведь еще и году не прошло! Что люди скажут?

— Мама! — усмирила ее Жофия. — Я своему мужу смерти не желала. Уж вам-то хорошо известно, что я чуть не помешалась с горя. Но если так случилось, то не оставаться же мне на всю жизнь одной. Этого мне не вынести, да и люди не вправе от меня этого требовать. Я молодая и не хочу погребать себя заживо. Я жить хочу, и на любовь я имею право!

— Гуляй, коли приспичило, но не на глазах у всего села! — грубо оборвала ее Буркалиха. — Не боишься брать грех на душу, так путайся с кем угодно, лишь бы никто не знал! Избавь нас от этакого позора! Что люди скажут: моя невестка — распоследняя шлюха?

— При чем тут позор, мама? — улыбнулась Жофия. — Я не собираюсь делать из этого тайну. Я люблю этого человека, и мы будем жить вместе.

— Вместе?.. Где же это?

— Здесь, — Жофия развела руками.

— Здесь?! — захлебнулась гневом старуха. — Да здесь ничего твоего нет! Здесь все принадлежит моему сыну! А что не его трудами нажито, то всем селом в дом принесено! Решила на все готовенькое чужого мужика привести? Ну уж дудки!

Жофия пришла в себя, услышав отчаянный рев ребятишек: их напугали крики бабушки. Не дай бог еще соседи услышат! Жофия содрогнулась, к глазам у нее подступили слезы. Она подхватила детей и потащила их к дому. Свекровь кричала ей вслед о поруганной памяти сына, упрекала в бесчестье, неверности, в бесстыжем поведении. — Еще, глядишь, и костюмы моего сына чужому достанутся!.. И пальто кожаное!.. И часы наручные!..

— Не кричите, мама, — умоляла ее Жофия. — Войдите в дом или совсем уходите отсюда.

— Это правда, что он из тюрьмы вышел? — завопила в ответ старуха. — Теперь я верю: нечего сказать, ловко присмотрел, кого можно обобрать, где есть чем поживиться.

Жофия в ужасе обернулась с порога:

— Неправда!.. Что вы говорите?.. С чего выдумали такую нелепицу?

Буркалиха решительно двинулась к калитке.

— Я этого не допущу!.. Рано радуешься… Я внуков своих не оставлю… Родного сына моего дети кровные…

Остальных слов ее Жофия не слышала, она захлопнула за собою дверь. Какое-то дурное предчувствие точно сковало ее, даже не было сил утешить перепуганных детей.

По пути с работы мужчины еще какое-то время заглядывали к Жофии: «Не надо ли чего, Жофика?» — но, неизменно встречая вежливый отказ незнакомца: «Спасибо, мы ни в чем не нуждаемся», постепенно отстали. Агоштону попался на глаза старый, потрепанный молитвенник, и по вечерам он приводил его в порядок с помощью немудрящего станка для ручных переплетных работ. Габорка, мальчик постарше, взобравшись на табуретку, внимательно наблюдал за его работой. Жофия прибирала в доме, запускала голосистую стиральную машину, гладила, стряпала обед на следующий день. Ложились они рано и в постели не могли насытиться друг другом: женщина, которая лишь теперь по-настоящему познала любовь, и мужчина, которому десять лет было отказано в любви.

Однако счастливы они были только по вечерам и ночами. Жофия заметила, что относиться к ней стали гораздо прохладнее.

В цветоводческой бригаде, не считая подсобных рабочих в разгар сезона, трудилось семь женщин. Среди них была Бори Чирмас, мужеподобная старая дева лет пятидесяти с гаком; ходила она в холщовых штанах и кепке, курила самокрутку из дешевого крепкого табака и не пренебрегала выпивкой, благодаря чему приятелей-собутыльников у нее было хоть отбавляй. Она все про всех знала и любую сплетню, переврав, передавала дальше. И все-таки всегда находились охотники послушать ее; должно быть, людям казалось, что сами они несравненно лучше тех, кому перемывают кости. Солоно приходилось лишь тому, кто дал пищу для пересудов. Как-то раз, перед началом работы, Жофия нечаянно услышала из раздевалки пронзительный голос старой сплетницы: