Вдовье счастье

Я подхватила неожиданно выпавшую чугунную заслонку обеими руками и, оставив на потом оценку ущерба, присела и положила ее на каменный пол перед печью. Платье отправится в утиль, ковер тоже, он лежит далеко, но ему досталось, и черт с ним, все равно раздражает этот цвет, пара дней, и я начну квакать. Я, не подумав, растерла по своим тонким, бледным рукам золу, не зная, радоваться мне скоропалительным выводам или принять их за логическую ошибку и как можно скорее дать из этого дома деру.

Я тот еще Пуаро, но подходила ли барыня к печи? Могла, она должна знать, как это работает, но спальня только что была идеально чистая, а судя по тому кошмару, что я устроила, за час последствия не устранить. Заслонка тяжелая, выскакивает слишком легко, невысокой изнеженной Вере приходится до нее тянуться, но ей нужно было закрыть заслонку, а не вытащить ее?

Все равно: заслонка держится в пазах на честном слове, с нее летит зола, которая рассеялась бы по полу, оставив хоть какие, но следы. Примем пока, что старуха на хозяйку клевещет, хотя, вероятно, и не со зла, и это безусловно хорошая новость.

Новость скверная — Вера не сама закрыла заслонку. Кто-то пытался ее убить.

Глава четвертая

— Спишь, подлая? — вне себя от злости прошипела я. Кажется, должно быть еще про селедку в ейную харю… Старуха привстала, закрутила головой, подслеповато щурясь в полумрак, я оглянулась на спящих детей и швырнула ей подушку и одеяло. — Постели мне здесь и убирайся!

Девочка тихонько захныкала, я поспешно подошла к кроватке, осторожно коснулась рукой лобика — слава богу, не горячий, ей что-то приснилось или мы потревожили ее сон.

Моя девочка. Моя дочь. Мои дети! Благословение — на одной чаше весов, на другой — все, что на меня навалилось. Я справлюсь! Неясная ярость вцепилась клещами в глотку и придала невероятных сил, скажи мне сейчас кто-то что поперек, и я порву в клочья голыми руками. Нежность к малышам подпитывала этот вулкан, и лава ненависти бурлила и обжигала.

Неизвестная мне тварь пару часов назад попыталась убить их мать, но теперь я их мать, и клянусь, я тебя найду, и ты пожалеешь, что родился на свет.

Поглаживая по шерстке пробудившееся во мне чудовище, я поправила малышке подушечку, натянула на плечи одеяльце, быстро глянула, как остальные дети. В комнате было тепло, малыши глубоко и ровно дышали, но меня то ли черт, то ли здравый смысл дернул проверить пеленки.

Так рождается монстр. И что мне сделать? Заорать, приказать высечь на конюшне ленивую наглую бабу? Самой прямо здесь надавать ей оплеух?

Старуха тем временем уже застелила скамейку и, выпрямившись, таращилась на меня с нахальной ухмылочкой: мол, барыня, ложись почивай на голую-то деревяшку нежными косточками. Мое перекошенное лицо старуха приняла стоически, но, может, ей некуда было от меня удирать.

Я сдержалась. Ради детей, ради себя — мне о себе надо очень сильно заботиться, кроме меня, никто не подумает о малышах. Я даже гримасу превратила в вежливую улыбку.

— Принеси матрасик чистый, простыню, — стараясь не украсить речь крепкими рабочими словцами, которые неоткуда нежной барыньке знать, процедила я. — Одежку детскую принеси чистую да мне чая.

— Чай! — старуха всплеснула руками. — Откель у нас чай? Палашка давеча искала, так нету!

— Одежды и белья тоже нет?

— Да что, барыня, ты ночью удумала? — недоумевающе сопротивлялась старуха, и я не могла понять — это ее нормальное поведение или она действительно не возьмет в толк, что я от нее требую и почему. — До утра барчонок поспит, то ж дите, на него пеленок не напасешься! Чего на тебя нашло-то, матушка, ась?

Я нашла в себе силы перевести дух. Никакого злого умысла, просто старуха, как привыкла, завалилась спать, недовольна моим появлением и тем, что я с какой-то блажи хочу от нее непонятного.

— Неси, Агафья, — гневно повторила я, придумав ей наугад имя, и старуха по-гусиному начала обходить меня по широкой, насколько было возможно в маленькой детской, дуге, негромко ворча:

— Ой скаженная! Лукея я, барыня, а и впрямь тронулась! — она подошла к кроватке, сдернула одеяльце, и я едва не вырвала его и не огрела ее по щекам. — Спать бы шла, завтра поклонный день, пощадила бы себя, барыня-матушка!

Не мытьем, так катаньем старуха стремилась вернуть все на круги своя, но я приподняла малыша, жестом приказала старухе вытащить из кроватки мокрое. Мальчик был тяжелый, старуха без всякого притворства озабоченно начала выговаривать, что мне поднимать его самой негоже, я же повернулась и положила его в кроватку к сестре. Места было достаточно, и плевать, дозволено ли то приличиями и традициями, а если я разбужу ребенка, то вряд ли смогу потом уложить.