Вдовец

Он никогда не говорил Жанне, о чем он думает в такие минуты, что чувствует в самых тайниках своей души. Его мысли никогда не складывались в четкие слова. Только однажды сказал он, садясь в свое кресло и блаженно вытягивая ноги:

— До чего хорошо!..

Да неужели же она не понимала этого по его движениям, по тому, как он входил в мастерскую, вешал на место шляпу, смотрел на свои чертежные столы, буквы, написанные китайской тушью, на нее, Жанну, когда она, бросив шитье или возню на кухне, вставала ему навстречу?..

Давно, когда он был ребенком, у них в Рубе был один служащий банка, который всегда выходил из дому и возвращался домой в одно и то же время, минута в минуту. Он не раз видел, как этот человек идет по противоположному тротуару; шагах в двадцати от своего дома он вытаскивал из кармана блестящую цепочку, на конце которой висел ключ.

Этот человек тоже ходил большими шагами и почти так же медленно, как Жанте, и это придавало его походке нечто торжественное. Голову он держал прямо, лицо его было бесстрастно, неизменно спокойно, и мальчиком Жанте не раз слышал, как мать бормотала:

— Можно подумать, что он несет Святые Дары…

Может, Жанна тоже находила, что у него такой вид, будто он несет Святые Дары? Ведь сказала же только что мадемуазель Кувер с нескрываемым раздражением, что жена смотрела на него, как на какого-то господа бога?

В полном изнеможении рухнул он в свое кресло, этот господь бог.

Да, помнится, тот служащий банка, возвращаясь в один прекрасный день со службы и держа уже наготове ключ, внезапно свалился на тротуар всего метрах в десяти от своей двери…

Послышались торопливые шаги на лестнице, наверху хлопнула дверь. Это Пьер вернулся из кино, и, должно быть, прежде всего бросился сейчас к плите посмотреть, что сварено на обед.

И Жанте, пристально вглядываясь в прикрепленную к стенке букву своего незаконченного алфавита, алфавита Жанте, над которым он много лет работал, внезапно закрыл глаза — у него защипало веки.

Не было в нем ни гнева, ни злобы. Даже горечи не было. Пальцы его тихо шевелились. Он раскрыл ладонь, вновь закрыл ее, снова раскрыл и нерешительными, нежными движениями принялся поглаживать кожаную обивку своего старого кресла.

3

На этот раз он явился сюда уже не рядовым просителем и лишь мимоходом бросил рассеянный взгляд на посетителей, которые ожидали на скамейке, прислонясь спиной к стене, густо обклеенной ведомственными распоряжениями. Он обратился через барьер к дежурному бригадиру, выслушивающему сетования скромно одетой женщины, которая со слезами рассказывала ему, как на Больших Бульварах какой-то жулик — совсем еще ребенок, господин офицер, я уверена, ему не больше четырнадцати! — вырвал у нее из рук сумку.

— Я к инспектору Горду, мне назначено, — сказал он, прерывая ее монолог.

— Он ждет вас. Можете подняться. Как пройти, знаете?

Прежде чем идти сюда, он предусмотрительно позвонил Горду, который не выразил при этом никакого удивления. В первой комнате двое мужчин печатали на машинках, и какой-то алжирец сидел на стуле, ожидая приема. Жанте указали на дверь, которую он хорошо помнил.

— Постучите. Да не бойтесь, стучите сильнее, там, вероятно, открыто окно.

Горд сидел без пиджака, на столе стояла начатая кружка пива.

— Входите, Жанте. Я ведь знал, что мы с вами еще встретимся.

Инспектор смотрел на него с откровенным любопытством и не скрывал своего удивления по поводу перемены, которая произошла во всей его манере держаться.

Жанте это польстило, ибо у него самого было ощущение, будто он стал наконец взрослым. Он держался все еще робко. Но это было скорей от неловкости, вернее сказать, с непривычки; он как-то еще не смел смотреть людям прямо в глаза.

Однако уже одно то, что он позвонил Горду, было само по себе знаменательно, и так как Горд не задавал ему никаких вопросов, он прямо заговорил о цели своего посещения.

— Я пришел просить вас об одной услуге. Мне нужно выяснить одну вещь. Вам это сделать нетрудно, а мне почти невозможно.

В глазах инспектора появилось выражение иронии, впрочем, не язвительной, а скорей доброжелательной.

— Мне нужно узнать фамилию и адрес одного человека. Вы понимаете?

Теперь Горд нахмурился и старательно стал пожелтевшим большим пальцем уминать табак в своей трубке.

Словно бросаясь в воду, Жанте продолжал:

— Мне известно, что его имя Жак. В Рульском полицейском участке они ничего мне не хотят сказать, а гостинца не имеет права сообщать адреса своих клиентов.

— Вы что, уже туда ходили?

— Был не я. Другой человек.

— По вашему поручению?

— Нет.

— Может быть, вы все-таки объясните…

— Это одна старая дева, она живет этажом выше меня. Моя жена отдала ей на воспитание своего сына…

Горд почесал себе нос.

— Так у нее был сын?

— Я узнал об этом только три дня назад.

— Прижила она его еще до вас?

— Да. Ему сейчас десять. Когда я встретил ее, он находился у кормилицы. Вам не было это известно?

— Я ведь никакого подробного дознания не проводил. Это было обычное, рядовое происшествие. Жалобы никто не подавал. Одного не понимаю — зачем вам эта фамилия и этот адрес. Главное, не понимаю, при чем тут ребенок.