Вдовий плат

Вот оно, пророчество Корнилиево! Се и есть предвещенная им Каиница. Отца убила, жреца убила. Духом неистова, нравом неукротима. Ниспослана мне… кем? Богом или…?

Но эту страшную мысль вытесняет другая.

Доселе я был на свете один, а отныне нас будет двое. Каин нашел себе пару!

О, сколь прекрасен ее лик с очами пылающими и бесстрашными! О, сколь горячо ее чистое дыхание!

А еще Корнилий рек про каинят, чрез коих продлится мой род.

Вот оно, чудо из чудес! А кем ниспослано, про то лучше не думать.

Пытошный дьяк что-то давно уже болбочет, да я не вслушивался. Он старательный, изобретательный, в учении неукротимый, свое дело любит. Предлагает невиданные казни за невиданное преступление – ушибление государева паха.

– …Или еще можно ее на ту ж шипасту проволоку посадить и взад-вперед возить, пока пополам не перепилится. Или вот еще я спознал: в катайской земле великого преступника к доске привяжут, и малым сверлом, потихоньку…

– Корнилия отпустить! – велю я. – За ворота выведите – и пускай идет, куда хочет. Пускай лает меня хоть по всей земле. Волоса только ему все выдерите, на голове и из бороды. Люди его юродом сочтут, ибо плешивых и голомордых пророков не бывает… И вон все отсюда.

Слуги не сразу решаются выпустить мою Каиницу, и я бешено бью посохом в пол.

– Вон!!!

Миг спустя в каморе никого не остается. Только я и она.

О пробуждении

– Ну здравствуй, судьба моя, дщерь священническая, единокровная моя Каиница, с печатью истинной! – провозглашаю я трепетогласно. – Мой-то знак сойдет, а твой нестираем! Богом ты мне ниспослана или Диаволом, но быть нам с тобою вместе, плоть в плоть и душа в душу! Я ждал тебя многая лета, иссыхая, яко путник в знойной пустыне, и сам не ведал о своей жажде!

Развязываю ей путы, а моя Каиница, потирая запястья, смотрит на меня в изумлении.

– Правду про тебя говорят. Полоумный ты.

– Это у меня доселе было пол-ума и пол-души. Ныне же я стану из полоумного полноумным, из малодушного – полнодушным!

Хмурится.

– Ты удумал какую-нибудь особенную казнь, с глумом. Что за мука меня ждет?

– Муку будем делить на двоих, моя суженая, и оттого тяжкое бремя мое станет вдвое легче! Быть тебе, Иринушка, не белочницей, а русскою царицею! Так судило Провидение!

Вот теперь она наконец испугана – вижу. Но мне больше не нужно от нее страха, мне нужно, чтоб и она поняла: се великое чудо, а перед чудом должно, не умствуя, склоняться.

– Ишь, трясется весь, – бормочет она. – И слезы… У тебя горячка. Бредишь. Какая из меня царица? Я не княжна, не боярышня. Опомнись!

В самом деле, я кричу, как бесоодержимый. Надо взять себя в руки.

Чтобы показать свое здравоумие и трезвомыслие, я отступаю назад. Объясняю просто и рассудительно:

– Перед царем все равно ничтожны. Кого вознесу – тот и боярин. А которую полюблю – та царица. Ты ведь слыхала, не могла не слыхать, что я повелел со всей Руси отобрать лучших дев – лучших не родом, а красой? Отобрал сначала двадцать четыре, потом оставил двенадцать, а из них – двух наилепших, меж которыми маюсь. Обе хороши – и Собакина Марфа, и Колтовская Анна. То к одной клонился, то к другой, на двух ведь не оженишься, я христианский царь, не салтан турецкий. А оно, оказывается, вот что! Колебался я, потому что ни той, ни другой мне не надобно, ибо в сравнении с тобой они – гусыни серые пред павлиною, цветки придорожные пред пышноцветной розою! Завтра же обеих выгоню. Иль выдам за кого из опричных. Будет на Руси царица Ирина! И сидеть тебе не взаперти, на женской половине, а рядом со мною, на престоле! Где я, там и ты. Где ты, там и я!

Вижу – опять раскричался, и потому умолкаю. Грудь моя вздымается, в горле клокочет рыдание.

Дева глядит на меня в ошеломлении, утратив речь. Еще бы! Только что видела пред собой разверстую могилу, кишащую червями – и вдруг вознесена превыше всех жен земли. Это я, я ее вознес! Сколь сказочное свершение! О нем будут петь былины и писать небылицы много веков – как про князь-Игоря, что женился на простой лодочнице Ольге! И никто, никакой былинник или летописец не будет знать истины, которая чудеснее любой сказки!

Однако ж провидение провидением, но нам-то на земле жить, яко муж с женою живут, говорит мне разум. Коли уж я, царь и государь, причастный многим тайнам сущего, трепещу пред волей Высших Сил, каково же Иринушке, простой отроковице, ничего кроме своего леса и убогой обители не видавшей? Верно, чает, что все это сон или минутное наваждение.

Пусть же увидит, что все сие наяву. Пусть посмотрит, сколь дивно царское житье. Пусть воспламенится хотением. Известно: Евины дочери голодны зрением, а насыщаемы видимой лепотой. Что ж, лепоты у меня во дворце много.

Моя Каиница горда и своенравна, но не такова ли была и царица Савская, пока не узрела чудеса Соломонова двора? Сказано: «И увидела царица Савская всю мудрость Соломона и дом, который он построил, и пищу за столом его, и жилище рабов его, и стройность слуг его, и одежду их, и виночерпиев его, и всесожжения его, которые он приносил в храме Господнем».