«Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30–40-х годов XVI века

Более того, некоторые формулировки, содержащиеся в дошедших до нас несудимых грамотах, наводят на мысль, что «приказание» какой-либо территории тому или иному дворецкому носило еще характер временного поручения и что дворцовая принадлежность ряда земель не была окончательно определена и могла в дальнейшем измениться. Вот, например, как звучит известный пункт о подсудности грамотчика только великому князю или его дворецкому в жалованной грамоте Ивана IV Кирилло-Белозерскому монастырю от 1 мая 1546 г.: «…а кому будет искати на самом игумене и на братье, ино сужу яз князь великий или нашь дворецкой, кому Белоозеро приказано»[1550]. Формуляр этой грамоты оставляет открытым вопрос о том, в юрисдикции какого дворецкого находилось тогда Белоозеро; между тем в других грамотах конца 30-х и 40-х гг. XVI в., касавшихся этого региона, соответствующая статья говорила о суде именно дворецкого Большого дворца (см. Прил. III, № 59, 178).

На основе правой грамоты 1540 г., выданной угличским дворецким Ф. С. Воронцовым, выше было высказано предположение о том, что Бежецкий Верх относился к ведению Угличского дворца. Но в жалованной грамоте Ивана IV Троице-Сергиеву монастырю от 1 мая 1543 г. на данного пристава для монастырских владений в Бежецком Верхе дворцовая подведомственность этой территории указана в самой общей, неопределенной форме: данный пристав должен был ставить истцов и ответчиков перед великим князем или перед его «дворецким, у которого будет Бежецкой Верх в приказе»[1551]. Такой же неопределенностью при указании на суд дворецкого отличаются грамоты, относящиеся к Можайску и Мещере (см. Прил. III, № 37, 159): в ведении каких дворцов находились эти территории, остается совершенно неизвестным.

Эта неопределенность формулировок в процитированных грамотах отражала, на мой взгляд, изменчивость статуса земель, еще не имевших «собственных» областных дворцов. Они могли управляться дворецким Большого дворца или временно передаваться в ведение того или иного областного дворца. Так, на территории Галичского уезда в 1534–1536 гг. распоряжался дворецкий Большого дворца[1552], а с образованием Угличского дворца (предположительно в конце 1537 г.) Галич, по-видимому, был передан в его ведение.

Причудливо сложилась судьба Нижнего Новгорода: в отдельные годы правления Василия III город с уездом, как уже говорилось выше, подчинялись особому нижегородскому дворецкому. В годы «боярского правления» Нижний Новгород находился в ведении дворецкого Большого дворца[1553], но мысль о его особом статусе не была, видимо, совсем забыта, раз в 1537 г. титул «нижегородского дворецкого» был пожалован (на время исполнения посольства) кн. Д. Ф. Палецкому. Впоследствии, в 50-х гг., Нижегородский дворец был воссоздан, вобрав в себя территорию новоприсоединенного Казанского ханства[1554].

Что касается служебной иерархии дворцовых чинов, то и здесь четкой системы не наблюдается. Выше были приведены примеры вмешательства (говоря нашим современным языком) «больших» дворецких в юрисдикцию областных дворцов. Но известны и примеры противоположного рода, когда действия какого-нибудь областного дворецкого нарушали (по видимости!) прерогативы дворецкого Большого дворца. Так, 11 декабря 1547 г. по приказу тверского дворецкого В. М. Юрьева была выдана указная грамота Ивана IV приказчику села Воробьева Московского уезда Васюку Введенскому о запрете дворцовым крестьянам сечь рощи Симонова монастыря[1555]. Между тем Московский уезд традиционно находился в ведении московского («большого») дворецкого, каковым в описываемое время был Д. Р. Юрьев[1556]. Почему власти Симонова монастыря обратились за защитой не к нему, а к его родственнику В. М. Юрьеву, тверскому дворецкому, остается неизвестным. Вероятно, на практике значение имел не только и не столько чин дворецкого, сколько его реальное влияние при дворе, а также связи грамотчика (в данном случае — монастыря) с тем или иным сановником.

Подобная «взаимозаменяемость» дворецкого Большого дворца и областных дворецких была возможна еще и потому, что их функции, как давно отмечено в литературе, были, по существу, одинаковы[1557].

В первую очередь по традиции дворецкие заведовали великокняжеским хозяйством, но об этой стороне их деятельности — в силу особенностей имеющихся в нашем распоряжении источников, происходящих большей частью из монастырских архивов, — мы знаем очень мало. Они также служили высшей судебно-административной инстанцией для населения дворцовых сел и промысловых слуг (бортников, бобровников, рыбников и т. д.), поставлявших свою продукцию во дворец. Известны две жалованные грамоты бортникам Талшинской волости Владимирского уезда 1540 и 1546 гг., вышедшие из ведомства Большого дворца[1558]. Дмитровский дворецкий окольничий В. Д. Шеин санкционировал выдачу 20 апреля 1544 г. уставной грамоты крестьянам дворцового села Андреевского в Звенигородском уезде[1559].