«Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30–40-х годов XVI века

Справедливости ради нужно отметить, что в нашем распоряжении есть и документы иного рода. В частности, С. Н. Кистерев опубликовал недавно две указные грамоты Ивана IV в Галич, датированные соответственно 8 июня 1537 г. и 20 мая 1538 г. и свидетельствующие о том, что борьба посадских людей против неплательщиков городского тягла находила порой поддержку у центральных властей. Первая указная грамота была послана в ответ на челобитье черных людей-галичан, жаловавшихся на попов, пищальников, воротников и иных городских людей, живших в «тяглых» (т. е. подлежащих налогообложению) дворах, но уклонявшихся от уплаты тягла с остальным населением посада. Для взыскания недоимок с неплательщиков галичскому сотскому и целовальникам был дан пристав, Федька Григорьев сын Шадрина[1990]. Но, очевидно, принятые меры не возымели действия, коль скоро менее года спустя, в мае 1538 г., в Галич была послана указная грамота аналогичного содержания, с той только разницей, что теперь приставом, которому поручалось «доправливати» на неплательщиках тягла деньги за прошлые годы, назначен был Степан Анфимов[1991]. Более того, по всей видимости, проблема неплатежей с тяглых дворов, занимаемых людьми, не принадлежавшими к посаду и не желавшими нести тягло, оставалась актуальной в Галиче и в последующее десятилетие, как об этом свидетельствует царская указная грамота от 20 марта 1549 г., адресованная на этот раз галичскому наместнику кн. И. И. Пронскому, которому предписывалось дать пристава для взыскания тягла с «ослушников» — пищальников и крестьян, живущих в тяглых дворах и не платящих налоги[1992].

Известны также единичные случаи, когда писцы приписывали монастырские или владычные слободы к посадам, но происходило это, вероятно, без санкции центральных властей, поскольку, как правило, через некоторое время такие решения опротестовывались и отменялись. Так, в 1535/36 г. коломенский писец В. П. Бороздин с товарищами записал в тягло вместе с черными дворами и две слободки (30 дворов), принадлежавшие коломенскому владыке. Но 3 августа 1538 г. по челобитью епископа Коломенского и Каширского Вассиана последнему была выдана государева жалованная грамота, освобождавшая владычные дворы от несения тягла[1993].

Аналогичный случай произошел в середине 1540-х гг. со слободкой Суздальского Спасо-Евфимьева монастыря. В 1544 г. писцы С. Т. Отяев «с товарищи» приписали монастырскую слободку (26 дворов) к суздальскому посаду. Затем по жалобе архимандрита с братией городовым приказчикам была послана великокняжеская грамота с распоряжением, чтобы они «тое монастырьские слободки […] к посаду к черным людем не тянули ни в которые розметы и в подати», но это требование не было выполнено. Тогда 14 марта 1547 г. в Суздаль была отправлена новая царская указная грамота с выговором за ослушание и предписанием: монастырскую слободку, 26 дворов, к посаду не «тянуть» ничем[1994].

Вероятно, подобные случаи происходили по инициативе писцов и местных властей (в частности, городовых приказчиков), которые были ближе к посадскому населению и, возможно, больше учитывали его интересы. Но позиция центрального правительства поданному вопросу была совершенно иной: в 30–40-е гг. XVI в. не заметно никаких признаков, которые свидетельствовали бы о намерении правящей верхушки как-то ограничить распространение привилегированного (беломестного) землевладения в городах. Напротив: с самого начала великого княжения Ивана IV мы видим непрекращающийся поток пожалований городских дворов и дворовых мест монастырям[1995]. С конца 1530-х гг. возрастает и количество иммунитетных грамот на монастырские и владычные слободки[1996].

Таким образом, обобщая имеющийся в нашем распоряжении материал, можно сделать вывод о том, что не только какая-то особая забота об интересах посадского населения, но и вообще сколько-нибудь последовательная городская политика в 30–40-х гг. XVI в. не прослеживается. Вряд ли стоит объяснять этот факт в терминах «феодальной реакции», как это делали советские историки середины XX в. Скорее можно говорить о том, что к описываемому времени посадские люди не сумели стать значимой социальной группой в общегосударственном масштабе. Если материальная поддержка монастырей и церквей была непременной частью традиционного благочестия, а многочисленные дети боярские составляли реальную военную силу, с которой в эпоху мятежей и дворцовых переворотов нельзя было не считаться, то основная масса горожан (черные люди) не представляла большого интереса для власть имущих. Показательно, что во время московского восстания 1547 г., которое, как мы помним, некоторые придворные группировки использовали для сведения счетов со своими противниками, не прозвучало ни одного собственно «городского» лозунга. Иными словами, слабость русского города описываемой эпохи объясняет и отсутствие ясной городской политики со стороны центральной власти.