«Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30–40-х годов XVI века

9 апреля 1538 г., на шестой день после смерти правительницы, кн. И. Ф. Овчина Оболенский был схвачен: по словам Летописца начала царства, он был «пойман» «боярским советом князя Василия Шуйского и брата его князя Ивана и иных единомысленных им без великого князя веления, своим самовольством за то, что его государь князь великий в приближенье держал»[795]. Постниковский летописец добавляет важную деталь: бывший фаворит был посажен в ту же палату[796], где ранее сидел в заточении кн. М. Л. Глинский. «И тягость на него, железа, ту же положили, что и на Глинском была. Там и преставися»[797]. Таким образом, расправа с любимцем великой княгини Елены носила характер мести, а среди единомышленников Василия и Ивана Шуйских можно, не рискуя ошибиться, назвать родню юного Ивана IV по матери — князей Глинских.

Вместе с князем Иваном Овчиной была арестована его сестра, мамка юного Ивана IV Аграфена Челяднина: ее сослали в Каргополь и там постригли в монахини[798]. В описи царского архива XVI в. упоминается «указ о княж Ивановых людех Овчининых и Ографениных»[799]: речь, по-видимому, шла о роспуске дворов опальных брата и сестры и об освобождении их холопов.

Устранение ключевых фигур из окружения покойной правительницы сопровождалось также амнистией заключенных. Постниковский летописец сообщает об освобождении бояр Юрия Дмитровского, а также бояр, дворян и детей боярских Андрея Старицкого[800]. Кроме того, тогда же, в апреле, на свободу вышли князья Иван Федорович Бельский и Андрей Михайлович Шуйский; они были возвращены ко двору (великий князь, по словам Летописца начала царства, «очи свои им дал видети») и пожалованы боярством[801].

Некоторые знатные узники, не дожившие до весны 1538 г., удостоились посмертной реабилитации: новые власти позаботились об их душах. Так, князь Михаил Львович Глинский в июне 1534 г., незадолго до ареста, передал Троице-Сергиеву монастырю на помин своей души сельцо Звягино; когда князя постигла опала, оно было отписано на государя. И вот 6 мая 1538 г. Некрасу Офонасьеву, который ведал этим сельцом, была послана указная грамота от имени Ивана IV с предписанием — отдать Звягино троицкому игумену с братией[802]. Таким образом, воля покойного была выполнена.

Апрельские события 1538 г. уже давно в историографии именуются «переворотом»[803]. Использование этого термина имплицитно подразумевает сравнение придворной борьбы конца 30-х гг. XVI в. с «классической» эпохой дворцовых переворотов в России второй четверти XVIII в. И хотя между этими эпохами, разделенными двумя столетиями, различия очень велики, нельзя не заметить и некоторые черты сходства, делающие уместным, на мой взгляд, использование термина «дворцовые перевороты» применительно к рассматриваемому нами здесь периоду. Неслучайно новейший исследователь эпохи «дворских бурь» 1725–1762 гг., И. В. Курукин, относит появление самого феномена дворцовых переворотов ко времени образования единого государства на рубеже XV–XVI вв., а в качестве характерного примера приводит переворот 1542 г.[804], о котором пойдет речь ниже.

Централизация страны, сосредоточение всей полноты власти в руках государя «всея Руси», начало формирования придворного общества, появление фаворитизма — все эти черты, присущие уже изучаемой эпохе, в более развитых формах были свойственны и Российской империи XVIII в. Речь, таким образом, идет не об отдельных сходных явлениях, а о единстве внутренней природы самодержавной монархии на разных этапах ее эволюции.

И. В. Курукин видит важную особенность переворотов XVI в., отличающую их от подобных потрясений последующих столетий, в том, что они не были направлены против особы царя, воспринимавшейся как сакральная фигура[805]. Однако это утверждение можно принять только с существенной оговоркой: «природный» государь мог не опасаться за свою жизнь и власть лишь в том случае, если не было других легитимных претендентов на престол. Как мы помним, в декабре 1533-го и в апреле — мае 1537 г. опекуны юного Ивана IV всерьез считали, что, пока хоть один из удельных князей остается на свободе, «государству» под юным великим князем «крепким» быть нельзя. Та же ситуация повторилась позднее, в 1553 г., во время болезни царя Ивана, когда часть придворных решила предпочесть ему князя Владимира Старицкого[806].

Поскольку к началу 1538 г. династической проблемы («стараниями» Елены Глинской и ее фаворита) уже не существовало, описанный выше апрельский переворот (как и последующие придворные потрясения) лично Ивану IV ничем не угрожал. Но многие другие признаки «классических» дворцовых переворотов были налицо: насильственный захват власти, физическая расправа с противниками, раскол придворной элиты на враждующие группировки и длительная политическая нестабильность.

* * *